Евгений Титов - Игра в мечты

…Одна девушка после долгой разлуки встречала парня в аэропорту. Была она немного под chauffe (подшофе) и с букетиком жёлтеньких цветов. Она поцеловала в щеку парня, который никак не рассчитывал на такую прохладную встречу, и пошли они в номер пустой гостиницы аэропорта.

Так начиналась песня, и фальцет пытался донести до слушателей каждое слово, повторяя последние две строчки по два раза. В гостинице девушка объясняется:

Мечтатель насторожился и приготовился к трагической развязке. Парень за такие слова запросто мог растерзать героиню песни, подобный грустный финал часто встречался в городском фольклоре. «Пусть будет эта ночь последней нашей ночью, пусть будет эта страсть последней из страстей, – продолжала монолог девушка. – Пусть будет ночь длинна, а значит жизнь – короче».

«Какая точная фраза, – подумал мечтатель. – Раз ночь длинна, значит, жизнь стала на эту ночь короче». А девушка закончила куплет так: «Оставим мы любовь на взлётной полосе». Дальше она плакала и целовала героя, а по комнате «гулял» свет аэровокзала: по стенам, по плащу, цветочкам на столе.

Как понял мечтатель, влюблённые расстались. Не могла молодая женщина оставить только что зародившуюся советскую ячейку общества. Она взяла себя в руки, задушила свою старую любовь на смятой постели в гостинице аэропорта и бросила её на взлётную полосу. И вот спустя годы, в другом аэропорту, задерживаемый непогодой парень и, конечно, уже не парень («Ах, сколько лет прошло, уж дети повзрослели»), вспоминает эту историю. И блёклый свет, и силуэт девушки в номере гостиницы на кровати, и понимает, что, несмотря на прошедшие годы, он её по-прежнему любит и сходит с ума (в переносном смысле, оборот в песне такой. Плохо ему было, плохо).

Простые и понятные слова превратились в картинку кинофильма, будто мечтатель в ДК, а на экране эта история. На него сильно действовали подобные песни, рассказанные без лукавства, понятные и чувственные. Однажды мечтатель услышал по радио песню: осень, мокрый сад, рваный платок жёлтой листвы и встреча, которая должна была состояться за полчаса до весны, – и не заметил, как песня кончилась, а вместе с нею и вечер.

За стеной заговорили, потом зазвенели посудой, зашуршали и снова запели. Про колокола. «Как ты войдёшь в распахнутые двери».

Но вот взял гитару серьёзный и спокойный тенор. Он провел пару раз по струнам, проверяя строй, и запел близко к мотиву «Цыганочки», но по-другому, по-своему.

В конце, действительно, пошла «Цыганочка» и даже кто-то пустился в пляс, а кто-то свистнул оглушительно, по-настоящему, по-разбойничьи, засмеялся, и музыка начала удаляться, и голоса стали уплывать в ночи. «Стая» снялась с места.

Музыку уводили за турбазу. Вот голоса смолкли. Мечтатель полежал немного и вдруг уткнулся в подушку очками, которые забыл снять на ночь, и всем своим белым некрасивым лицом.

«Там, на улице, люди. Там, на улице, жизнь, крикливая, глупая, сентиментальная, живая, недоступная мне, прямо сейчас проходящая мимо окон твёрдой и быстрой походкой. Эту песню должен был сочинить и спеть ей – я!»

Последняя мысль прыгнула в голове неожиданно. Он вскочил, сел на кровати, спешно натянул туфли, кинулся вперёд к двери и толкнул её. Дверь в отместку толкнула мечтателя. Он вспомнил про крючок, нащупал его в темноте и оказался на улице.

На турбазе было тихо. Горели несколько фонарей у причала, по тёмно-синему небу плыли бледно-синие облака, лёгкий ветерок лизнул мечтателя в щёку, залетел в распахнутую дверь, несмело тронул занавеску маленького окошка и спрятался в ней.

Мечтатель постоял на ступеньках, немного послушал тишину и побрёл в сторону уборной.