Натиг Расулзаде - Псих

– Расскажите мне о себе, – сказал главврач. – Если не возражаете…

– Хорошо, – хрипло выдавил из себя Юсиф.

– Хотите воды? – спросил главврач. – Или чаю? У меня в термосе есть.

– Во-ды, – голосом умирающего попросил Юсиф.

Главврач поднялся из-за стола, налил в стакан из графина на подоконнике кабинета воды и протянул стакан Юсифу. Тот как-то подчеркнуто медленно выпил воду, словно это был целебный напиток, и вернул стакан.

– Как вас зовут? – спросил главврач.

– На свете много несправедливости, – не по существу ответил Юсиф, будто сообщал важную и очень свежую новость.

Главврач понимающе покивал, соглашаясь.

– Очень много, – уточнил Юсиф.

Помолчал. Главврач ждал. Прошла минута. Потом еще одна.

– Это все? – осторожно поинтересовался главврач.

– Нет, – сказал Юсиф. – Только начало.

– Так, так, – сказал главврач. – Пожалуйста, продолжайте.

– Когда я был маленький, – стал вспоминать Юсиф и перед глазами его стали вставать картинки, о которых он хотел поведать главврачу, и по мере их вставания он озвучивал текстом невидимые собеседнику картинки. – Когда маленький… Мы малыши играли в футбол на улице… Лет семь, восемь, девять… Лично мне было восемь… Мы играли в футбол… Мяч был такой тяжелый… А окно бельэтажа… мы разбивали часто, а там жил судья, то есть, он раньше был судья, а теперь, то есть, тогда, когда мы играли, он был уже на пенсии… И чтобы мы в очередной раз не разбили бы ему стекло, он, как только мы начинали играть, выбегал на улицу с палкой в руке и гнал нас оттуда… Мы – врассыпную, но конечно, многим попадало от него. Он бегал за нами, не зная, кого выбрать, мы же врассыпную, и очень кричал, ругался… потом одно время он исчез, долго не было, и нам мальчишкам было раздолье, никто не мешал играть, в окно его мы сразу попали, как всегда, и оно долго стояло разбитое, будто звало на помощь…

На этом месте главврач счел долгом прервать пациента, хотя отличался терпением и умением выслушивать всякого, кто отличался умением говорить.

– Вы случайно стихов не пишете? – каким-то встревоженным, вкрадчивым голосом поинтересовался он.

– Нет, – вздрогнул нервно рассказчик. – Вовсе нет. С чего вы взяли? Упаси господь…

– Продолжайте, – ласково попросил главврач. – Извините, что перебил.

– Да… – вернулся к своему рассказу пациент. – Долго его не было… А потом мы узнали, что он в больнице… как-то сговорились и побежали туда, больница была недалеко, тогда город был маленький, не то что сейчас, и все было недалеко… Было лето, и все окна в больнице распахнуты, мы стали кричать: «Судья, эй, судья!» И он на самом деле высунулся из окна и стал, по привычке ругать нас. Он ругал, а мы хохотали, только того и хотели, чтобы разозлить его, в очередной раз довести… Дети бывают такие жестокие… – пациент немного помолчал, вспоминая, и продолжил. – Ну, значит, потом он полечился и вернулся домой, и все опять стало, как прежде, мы играли под его окном, он выскакивал с палкой в руках, кричал, ругался… Однажды я зазевался и он огрел меня своей палкой. Было очень больно, но я не заплакал, даже не пикнул. Ночью разболелась голова, он меня по голове ударил, я не мог заснуть от боли и стал проклинать судью, который был уже не судья, а пенсионер, я сказал: «Чтобы он сдох!». Через два дня судья умер. У него было больное сердце. Дети, которым он не позволял играть под его окном были рады, а я чувствовал себя виноватым. Потом одна наша соседка рассказала моей маме, как много хорошего для неё и для многих других людей сделал этот старый человек, когда работал в суде и от его слова многое зависело, как многих спас он от тюрьмы. Но другая женщина, тоже хорошо знавшая судью, позже рассказала маме, каким нехорошим человеком был этот судья, как он брал взятки, как старался набавить срок сговорившись с прокурорами тем подсудимым, кто не давал ему денег… Да, на свете много непонятного, несправедливого…

Юсиф поглядел на главврача, будто ожидая от него подтверждения своим словам.

Не дождавшись никаких слов одобрения, он продолжил.

– Если бы я сказал, что с тех пор меня мучает совесть, это было бы слишком примитивно, как вы считаете? Нет, это не совесть меня мучает за то, что я мальчишкой проклял старого человека и он умер, после этого я делал много плохого, недоброго, много гадостей и много хорошего также, как и большинство людей, как и все люди, как и вы, наверное, доктор… Человек такой разный, такой… – он поморщился, подыскивая слово, нашел, просветлел, – такой непредсказуемый, ведь правда?