Владимир Гаврилов: Миша + Ася

Ощупывал с застывшим на лице нездоровым любопытством и тревожным ожиданием. Несколько раз поморщился и постановил: ничего, пожалуй, можно еще и выпить сегодня, в виде исключения. Прописанный себе рецепт вернул ему хорошее расположение духа и, замурлыкав пиратскую песнь детства: «В нашу гавань заходили корабли…» — он отправился собирать «лекарства».

Чтобы не пить одному, Миша достал из ящика фотографию Аси, пристроил ее к вазе с цветами, затем снял с серванта игрушечного гномика (этого гнома они всегда ставили под елку, вместо Деда Мороза). Почти Новый год образовался — счас свечу зажгу. Он бросился искать свечку, хотел найти цветную— ведь была же! — но пришлось довольствоваться невзрачным, серым огарком. Пристроил его в рюмку и зажег. На потолке и стенах затрепетали причудливые тени. Лепота! И к горлу подступил комок. Миша поспешно налил себе, но перед тем, как выпить, коснулся рюмкой фотографии и красочного носа гномика и, обернувшись к невыключаемому телевизору, кивнул ребятам из «Взгляда» — «Будем все здоровы! — хлопнул и сразу налил еще. — После первой не закусываю. — Миша все активнее начинал общаться с собой. — Скажу тост… Тихо вы там, — погрозил он пальцем ведущим и зашедшемуся в привычном гневе депутату. Они не послушались, и пришлось ему убавлять громкость. — Вот что я вам скажу, избранники народные, господа вы хорошие, Понтии Пилаты недорезанные… Ну, не парламентское выражение, не парламентское — согласен! Так вы меня оштрафуйте, —вступил он с собой в переговоры, — и не надо пугать —пуганые уже! — и после этих слов опрокинул очередную рюмку. —Дискредитация, дискредитация, а начхать — я все скажу… — Миша приосанился, прокашлялся. — До тех пор, пока партия будет умом, честью и совестью народа —ничегошеньки у вас (подумал и поправился), у нас не выйдет! Вот так! Надо иметь свои ум, совесть и честь… Ergo! Я пью, чтоб так и стало, в конце концов, а все остальное от лукавого: — На этот раз он даже с телевизором чокнулся и бормотнул. — Тебя, Мукусев, не люблю, ты самый меднолобый! Но все равно и за тебя еще выпью… — Он пил и наливал, изредка отщипывая кусочки сыра и поглядывая покрасневшими глазами на экран. Бутылка 0,75, полная в начале вечера, почти опустела —Миша выходил на свой пятничный рекорд (обычно он держал себя в объеме 0,3—0,4 литра). Благостно улыбаясь, блаженный Михаил кивал Асе с гномиком, и было ему так хорошо, что слезы наворачивались на глаза, и тогда он умиленно произносил: — Ишь ты, твою мать — расчувствовался… — И без перехода, видно, по поводу услышанного из телевизора, задал себе строгий вопрос: — А слабо тебе депутатом стать?.. Или президентом беспартийным?.. —Он все сильнее проглатывал окончания слов, давился ими и с неопределенной частотой припадал головой к столу? тут же вздергивая ее по направлению к экрану. — Обсуждайт… — бросал он реплики и хитренько щурился. — Партия начала ее, и она же ее и кончит —козе понятно! Пр–р-авильно… Власть — Советам, земля —крестьянам и все остальное — рабочим… А всякой учености — энто самое! — выразительный жест рукой. — За это выпьем… — Он попытался налить, но сообразил, что промахнется, и приложился к горлышку. Последний глоток оказался лишним —пустая бутылка выскользнула из онемевших пальцев и юркнула под диван. Миша никак на это не отреагировал, голова его обрела вызывающую автономность — она бесконтрольно заходила на шее во все стороны, наконец, пристроилась

на сгибе локтя. Набрякшее лицо не выражало никаких чувств, никаких движений души, а разверстые глаза подернулись мутью и ничего не видели. Из незакрывшегося рта, вместе с тонкой нитью слюны, сочились тягучие, чавкающие звуки, ничего общего с человеческим голосом не имеющие: — Будь закон… Парти’ — парт’ево… За–а-кон — это… и тогда хоть кого. Они а’тиста, а мы— хоть м’ня… Пока прулизм… Тьфу! пруа… плюа… е–е! Плю–ура–лизм — во, он! — сов’сти, то 'се — Ха–хань–ки… — «Не забудьте выключить телевизор!» — Не з’буду… Болото… вырвемся, Ась… Ась, ’рвемся!!!» — «Не забудьте выключить телевизор!»… «Не забудьте выключить телевизор!»