Алексей Чернов - Младший брат

А потом мы с Крысоловом подружились – когда я помог ему придушить в сарае огромную крысу – такую огромную, что была она чуть-чуть меньше самого Крысолова. Ее деток, еще глуповатых в силу младого возраста, мы выловили вдвоем за одни сутки.

С тех пор я всегда помогал товарищу на охоте. Крыс и мышей мы душили и выкладывали на тропинке перед домом его хозяйки. Поначалу баба Валя повизгивала, потом привыкла, хвалила котика и чесала за ушком. А потом хвасталась добычей Крысолова так, как будто это она схватила серого разбойника в тот момент, когда он готов был нырнуть в щель под полом.

Крысолов был странным котом – ничего не таскал со стола, не драл обои и мебель и никогда никому в жизни не мочился в ботинки. Однажды в отрочестве он стащил кусочек колбасы со стола и потом всю жизнь с тех пор переживал по этому поводу. Ни до него, ни после я больше не встречал таких котов: кот обязан шкодить, воровать, обожать сметану, хулиганить, нападать из-за угла и мочиться в ботинки врагам. Крысолова можно было бы назвать скучным, если бы он не знал столько историй о живших прежде в моей округе котах. Он был много старше меня и потому помнил тех, кого я даже в глаза не видел, чей запах давно исчез с моей территории. Он рассказывал об ушедших во владения Небесного кота с поразительной обстоятельностью, и если бы коты записывали свои истории, это были бы великолепные анналы, всем анналам анналы, котам и людям в назидание. Слушая Крысолова, я вдруг понимал, что тысячи миллионов котов жили до меня (или много-много больше?), тысячи миллионов котов (нет, наверняка больше) будут жить после меня. Мне представлялся сплошной серо-бело-рыже-черный поток, пушистый и мурчащий, текущий непрерывно от прошлого в будущее. Но в этом потоке каждая его серо-бело-рыже-черная капля была совершенно отдельной, не похожей на другие и уникальной.

Я любил заходить в гости к Крысловову летом, когда на дачу к бабульке приезжали две внучки: одинаково круглолицые, темноволосые, смешливые. Они всегда угощали меня и Крысолова колбасой, рыбой, майонезом. Крысолов обожал рыбные консервы и мог сожрать целую банку горбуши за раз. Я предупреждал его, что он испортит почки, – но Крысолов меня не слушал. Девчонки брали нас на руки и гладили так, будто хотели превратить наши шкурки в роскошный куний мех.

Потом, когда на деревьях начинали желтеть листья, девочки уезжали вместе с полной кругленькой женщиной, такой же темноволосой и смешливой, как они.

Зимой, после того как вся наша семья носилась по саду с бокалами шипучки и кричала «С новым счастьем! С новым годом!», девчонки снова приезжали – подросшие, еще более веселые, они катались на лыжах, санках, кидались в меня снежками. Я не любил снег, фырчал, а они смеялись, глядя, как я прыгаю по сугробами. И вопили:

– Рыжик – настоящий дельфин. Рыжик, нырни в снег!

Через две недели их опять забирали, и они появлялись только летом, каждая выше сантиметров на семь себя прежней. Уже в других одеждах, не в затрапезных брючках и коротких юбчонках, а в синеньких джинсиках, маечках в обтяжку, с золотыми сережками в ушах. Они были волшебницами времени. По ним отмерялась жизнь мне, Крысолову, пугливому Савелию. Лето – зима – лето – зима… Девочки все больше походили на женщину, что их забирала с дачи, – только куда более высокие и стройные; а она, приезжая в гости, все больше походила на бабу Валю, хозяйку Крысолова. Они как будто менялись местами, масками, двигались по кругу. Я ожидал, что вскоре появятся снова две девчонки-близняшки… Но все же время бежало своей тропой не так близко, как нам казалось.

17

Я – охранитель, а не охранник. Вообще-то охранителем быть сложнее. Тем более в наше время, когда жизнь меняется не то что каждый год, а каждый день. Ну, допустим, с теми людьми, что приходили пешком в мои владения, сладить бывало несложно. Как с теми дамочками, что повадились к хозяйке Крысолова. Они являлись каждый день, разговаривали сладкими голосами, сюсюкали, закатывали глаза и раскладывали повсюду в доме книжечки в ярких обложках. Напившись чаю и слопав весь запас печенья, они рассказывали о прекрасном доме где-то далеко отсюда, а сами потихоньку измеряли комнаты, постукивали кулачками по дереву и, никого не спросясь, забирались на второй этаж и там все тоже обстукивали и обмеривали.

– Фундамент-то менять придется! – шептала одна другой.

– И нижние венцы…

О, человеческие мечты о невозможном! Разве бабе Вале так уж плохо жилось в ее старом просторном доме, где так много уютных щелей и темных уголков и где такая большая солнечная веранда! Я немногое понял из их сладких, как сахарный сироп, слов, но одно уяснил сразу: Крысолову конец, если эти тетки одолеют, потому как его в новый распрекрасный дом с собой не возьмут. Крысолов теток сразу невзлюбил: на глаза не показывался, сидел в подполе, а когда они уходили, сбрасывал их книжечки на пол и метил каждую, выказывая свое к ним отношение. Но баба Валя не принимала во внимание его протесты.