Виктор Мануйлов - Ночь

И тут лейтенант Репняков ясно увидел глаза своей матери с морщинками вокруг, с родинкой на правой брови. Такая хитрая родинка: спряталась среди волосков, и не разглядишь ее сразу. А то вдруг выступит из своей засады — и лицо матери становится другим. Его хочется взять в ладони и гладить, баюкать, защищать. Как жаль, что он так редко позволял себе это делать. А мать в таких случаях робко отстранялась от него и говорила: "Ну что на тебя нашло, Саша? Экой ты, право. Ты мне всю прическу испортишь". А он видел и чувствовал, что ей приятны его ласки, она затихала под его руками, а потом всегда почему-то плакала, стараясь делать это незаметно. Да куда ж спрячешься в их маленькой комнатенке! Странные они, эти женщины… Вот если бы был отец… Но отца своего Сашка почти не помнил, и в семье о нем говорили редко. Лицо у матери при этом становилось испуганным, и она старалась перевести разговор на что-нибудь другое. Он чувствовал, что здесь скрывается какая-то тайна, которую ему лучше не знать. Для него и для всех эта тайна скрывалась за тремя словами: "Отец нас бросил". Но брошенные жены не хранят скрытно от других, даже от своих детей, фотографии бросивших их мужей. Уж это-то Сашка знал точно. А его мать хранила. И не потому ли она всегда плакала после его неуклюжей сыновней ласки?

Материнские глаза со слезинками в уголках, так не похожие на глаза стоящей перед ним желтоволосой немки, увидел перед собой лейтенант Репняков так отчетливо, что почувствовал внутри пугающий холод. А потом глаза своего младшего братишки Генки. И Нелькины тоже. И еще чьи-то. А спиной своей он ощущал взгляд майора-танкиста. И капитана-связиста. И под взглядом всех этих глаз он должен сейчас… чтобы о нем потом всю жизнь говорили, что он… что лейтенант Репняков, который так влюблен в авиацию, который пишет стихи втайне от своих товарищей, мечтая, однако, что кто-нибудь случайно узнает об этом и попросит его почитать… и он прочитает… и они понравятся… чтобы он сейчас, вот на этом самом месте… Да как же он потом будет жить? Как будет смотреть в глаза… хотя бы своим товарищам?

Немка слегка повернула голову и, сощурившись, посмотрела на лейтенанта Репнякова. Что-то безумное было в этом взгляде.

"Господи, почему они так покорно стоят и ждут? Могли бы побежать в разные стороны. Тогда бы я… тогда бы я, конечно, имел право… "Они кинулись бежать, а я их ррраз — и все!" — проносилось в голове у лейтенанта.

Нет, окажись он на их месте, он бы не был таким покорным. Каждый человек должен бороться до конца. Даже тогда, когда нет никаких шансов на спасение. Как Павка Корчагин… Потому что человек — это человек. Даже если он немец. А этот немец — вон какой здоровый и сильный. Правда, Саша Репняков тоже не из слабеньких: у него по боксу второй разряд, а по гимнастике, например, он мог бы стать даже мастером спорта. Тренер говорил, что у него хорошие данные. Но Саша считал, что спорт — это не главное в жизни.

— Вы что, лейтенант, уснули? А ну выполнять приказание! — услышал Репняков за спиной ненавистный голос особиста. И повернулся к нему лицом.

— Да ведь она… ведь она ненормальная! — прошептал он вздрагивающими губами. — И может, совсем не Эльза Кох.

— А ну не рассуждать!

— Вы не имеете права! — все тем же громким шепотом воскликнул лейтенант, стараясь не показывать немцам, что между советскими офицерами могут существовать даже малейшие разногласия. — И потом, я не могу. Что хотите, то и делайте.

— Ненормальная? Права? Да я тебя, сопляк, расстреляю на месте за невыполнение приказа в боевой обстановке! — и с этими словами особист шагнул в сторону и принялся скрести ногтями кобуру.

Лейтенант Репняков, не соображая, что он делает, потянул затвор автомата на себя. Лязгнула сталь, досылая патрон в казенник ствола.

И тут сбоку прогремела короткая очередь из автомата.

Репняков резко обернулся и увидел, как падает немец, а у немки под глазом из круглого пятнышка потянулась темная струйка. Струйка добежала до подбородка, и немка стала медленно оседать, хотя голова ее все еще держалась высоко, а глаза смотрели куда-то вверх с тем же холодным презрением. Потом ноги у немки подломились, она осела на них, приняв неестественную и вульгарную позу. Несколько долгих мгновений она пребывала как бы в раздумье, а потом повалилась набок. По телу ее прошла судорога, нога в высоком лакированном сапоге несколько раз дернулась, упершись подошвой сапога в колено немца, давно лежащего на спине с широко раскинутыми руками и ногами.