Виктор Мануйлов - Ночь

Немец, повернувшись к майору, что-то залопотал громким шепотом. Майор махнул досадливо рукой — немец бочком вывалился из машины и скользнул в темноту.

А в это время офицеры подошли к дому, остановились, совещаясь. Потом исчезли из виду — были и нету.

— Пойдем, лейтенант, — сказал майор и выбрался из машины. — Чего ж нам тут прохлаждаться? Да оставь автомат: все равно в нем ни одного патрона.

Репняков положил автомат на сиденье, спружинил руками, перебросил тело через борт: веселое настроение все еще держалось в нем и не отпускало. Он остановился возле майора, широко улыбаясь в темноте. Майор не стал закрывать дверцу машины, стукнул по автоматному диску, проверяя, крепко ли сидит, щелкнул затвором, и лейтенант почувствовал, как в нем все напряглось в ожидании чего-то необыкновенного.

Чувство это было сродни тому чувству, которое охватывало его в недавние школьные годы в заснеженном среднеуральском городке, когда он с ватагой школьников-старшеклассников после уроков сталкивался в узком переулке с темной угрюмой кучкой фэзэушников.

Школьники были в основном из эвакуированных ленинградцев, фэзэушники почти все из местных. Такая встреча почти всегда заканчивалась дракой, и обе стороны дрались с тем ожесточением, с каким могут драться между собой только русские, когда драться нет ни поводов, ни оснований, но драться почему-то надо непременно, просто нельзя не драться, словно виноваты они друг перед другом непонятной и тайной виною, искупление которой — синяки и разбитые носы. И всякий раз перед тем, как сойтись стенке со стенкой, Сашу Репнякова начинала пронизывать нервная дрожь. Не от трусости, а неизвестно от чего.

Нечто подобное он испытывал и сейчас. У него даже во рту пересохло от возбуждения, и он несколько раз провел сухим языком по влажному пушку над верхней губой: дождь кончился, но в воздухе висела мокрая пелена, что-то вроде тумана, который заметен был только тогда, когда смотришь на освещенные окна.

Майор закинул автомат за плечо стволом вниз и, не оглядываясь, пошел к дому. Его невысокая, но ладная фигура не выражала ничего, кроме усталости. Лейтенанту Репнякову показалось, что майору совсем не хочется возиться с какой-то мифической Эльзой Кох, может, и не той самой, а другой, ничего общего с той не имеющей. Майор был похож на школяра, который вынужден драться только потому, что это делают все. Вот и автомат он несет совсем не так, как положено в боевой обстановке, — и лейтенант на всякий случай вынул пистолет из кобуры и положил его в карман шинели.

Он все еще чувствовал себя участником игры, правилам которой должен, однако, подчиняться беспрекословно. Играть, впрочем, ему нравилось.

Так они дошли до того места, где останавливались, прежде чем исчезнуть, офицеры, — до распахнутых настежь металлических ворот, перед которыми на бетонной дорожке притаился большой черный лимузин. Действительно, хозяева дома либо приехали только что, либо уезжать собрались. Увидев лимузин, приземистый гараж, примыкающий к дому с высокой крышей, и сам дом, большой, просторный, в котором могла бы разместиться не одна семья, лейтенант подумал, что сбежавший Фриц Эберман не такой уж и шизофреник, а Эльза Кох вполне реальная женщина, что она наверняка не одна, что в этом доме, может быть, находится штаб каких-то темных сил, что их всего пятеро, а дело им придется иметь с противником, значительно превосходящим их в живой силе и… и технике. Если, скажем, у них имеется пулемет МГ. Или даже фаустпатроны. Исключать такой расклад сил не было ни малейшего основания.

— Вовремя мы приехали, — произнес лейтенант Репняков шепотом, пытаясь вызвать майора на разговор и понять, о чем тот думает.

Майор ничего не ответил, продолжая рассматривать дом.

Дом стоял в глубине, отделенный от улицы аккуратным палисадником с подстриженными кустами и даже деревьями. Светлая дорожка вела от калитки к крыльцу в несколько ступенек, но без козырька, как это принято в России. Окна действительно были зашторены чем-то голубым и светились ровным мертвенным светом; свет падал на дорожку, на кусты и деревья, которые слегка шевелились под ветром. Шевеление вызывало тревожное движение теней, шорох и скрип (странный какой-то скрип), и лейтенанту казалось, что звуки эти создавали не деревья, а их качающиеся тени.

Вглядевшись, лейтенант обнаружил прижавшуюся сбоку от входной двери фигуру одного из офицеров — похоже, связиста, у стены под окном — другую. Третьего офицера разглядеть не удалось. Шорох, таинственный скрип, сырой мрак вот-вот должны смяться треском выстрелов и взрывами гранат. Теперь Репнякову не верилось, что после недавней пальбы здесь все обойдется иначе. Еще секунда, еще миг — и начнется.