Слав Караславов: Цвет его жизни

Я уклонился от своего рассказа, но чтобы дойти до существа, как я сказал в самом начале, нужно немножко литературы, объяснения моего психического состояния в те дни. И если я скажу тебе, что в тех душевных неурядицах я не вспоминал о старике, значит, совру. С мамой мы не говорили о нем, но как только я оставался один, начинал искать причины его безразличия к моей судьбе. Так я дошел до слова «эгоизм». Да, он оказался полным, законченным эгоистом. Все, что он делал в жизни, преследовало одну цель — чтобы ему было хорошо. Чтобы ему было хорошо, ему… И пища у него была отдельной, и кровать более мягкой. Когда зимой, бывало, он отдыхал, мы ходили на цыпочках. Если он говорил, что у него болит голова, мы должны были сочувствовать ему. Перед теми, кто выше, он был раздавленной дыней — сладкой до приторности, а дома — капризный жестокий тиран. Мое увлечение «малярством» приводило его в бешенство, а мои политические убеждения выкопали между нами глубокую канаву. Знал бы кто, в чем была причина — он боялся моих политических вольностей, ведь они могли замахнуться на его благополучие, нарушить его покой. А вдруг его интернируют! А как только воображал, что его дом могут спалить из-за какой-нибудь моей глупости, он делался сине-зеленым от злости. Как это я появился на свет, как это он дал мне жизнь!..

В жизни мне встречались эгоисты, но такого законченного, можно сказать, крупного, не видал. В тюрьме у нас был один, но перед стариком он — жалкая тварь: дрожал над крошкой хлеба, над жалким своим барахлом, над передачей. Букашка рядом со слоном, которая, пролетая мимо него, снимает шляпу и говорит: «Доброе утро!» Если приложить учение Дарвина о видах и классификации человеческих слабостей, то выйдет: мелкий эгоист, средний эгоист, большой эгоист и эгоистище. И все они из семейства человеконенавистников. Ты прости, что я злоблюсь, когда говорю о нем, но не могу иначе. Говорят, кровь людская не водица, но я убежден, что она может стать огнем, который будет тебя жечь, не давая покоя до конца жизни. Так случилось и со мной… И на это у меня есть причина, важная причина…

Мой гость нагнулся над очагом и дрожащей рукой долго прикуривал сигарету. Отблески огня сделали его медным, фантастическим, словно огонь, горящий в его крови, раскалил его изнутри, чтобы показать мне его напряженным, суровым, грубо отесанным топором времени. У меня было такое чувство, что, не будь у него сигареты и не сделай он глубокой затяжки, ему не разогнуться бы и он остался бы навсегда склоненным к огню, с чуть заостренным горбатым носом, тонкими сжатыми губами, с резко очерченными аскетическими скулами. И вроде тик у него прошел. Но после того, как он затянулся и выпустил дым, он снова стал прежним, невзрачным, сутулым, взвинченным.

Он курил, и мне передавалось его состояние, когда лента воспоминаний перематывается в его голове, и он, просматривая ее, колеблется, на каком месте ее включить. Ясно, ему не хотелось говорить об отце, и без того он разоткровенничался. Что ж, пусть он придет и опровергнет наблюдения…

— Да, слухи подтвердились, — снова продолжал гость. — Нас до суда должны перевести в окружную тюрьму. Собрали багажишко, стали ждать. Прошел день, и только в сумерки нас вывели. Во дворе — старый обшарпанный грузовик. На нас надели наручники и всех троих втолкнули в кузов. Четверо полицейских сели у дверей. Но почему рядом с шофером ехал начальник полиции? Нас это насторожило: он был известным головорезом. Тронулись. Поначалу, считая повороты, мы пробовали угадать, куда нас везут, но потом бросили, перестали напрягаться. Даже задремали, пока резкий толчок не разбудил нас. Дверь распахнулась, и при смутном свете сумерек появился начальник полиции.

— Ну, коммуняги, прыгайте и тикайте!..

В руках его тяжелый пистолет, в зубах светящаяся сигарета. За его спиной слабо проступал на горизонте двугорбый холм. В низине щетинился лес. Ясно, они задумали ликвидировать нас при попытке к бегству. Мысль моя работала лихорадочно, спина все сильнее прилипала к стенке кузова. Никакого побега!

— Что? Не хотите?..

— Не хотим, господин начальник… Мы ничего не сделали, чтобы бежать…

— Так ли?..

— Так, господин начальник…

— В другой раз и захотите, но я уже не буду таким добрым, — проговорил он и бросил сигарету себе под ноги, потом со злостью захлопнул дверь и щелкнул замком. Мы двинулись дальше. Грузовик еле тащился, подпрыгивал на ухабах. Значит, свернули на проселочную дорогу. Но вот мотор взвыл и смолк. Было около полуночи. Открылась дверь, в кузов ворвался шум реки. На этот раз начальник полиции не предложил бежать, а скомандовал: