Ирина Говоруха - Хамсин

– Дим, переключи.

– Сейчас, только послушаю, что ему говорят по телефону.

Прошло полфильма, а они продолжали его смотреть, как заколдованные. Словно кто-то подсадил их на эту жуткую историю. Связал по рукам и ногам, не давая возможности хоть что-то изменить. У человека закончился газ в зажигалке и почти сел телефон. Он медленно умирал мучительной смертью. У их любви тоже не осталось огня, и смерть ее казалась бесконечной.

У соседей сверху праздновали Брит-Милу, и несколько минут невыносимо кричал ребенок. Шел восьмой день от его рождения, и десять мужчин склонились над еще худеньким и несмышленым малышом. Сандак, один из самых почетных гостей, держал ножки, а моэль делал надрез в крайней плоти остро заточенным с двух сторон лезвием. Потом специальной трубкой отсосал кровь и щедро обсыпал весь орган толстым слоем мелко истертого в порошок перегнившего дерева – пульвера. Все торжественно прокричали: «Мазаль тов» и дали ему имя Песах в честь обрезания в Песах. Ребенок медленно засыпал, убаюканный соской, смоченной в вине.

Лада все это время молилась в унисон с его матерью. Читала молитву, записанную на поперечнополосатой мышечной ткани сердца каждой женщины, и раскачивалась по тому же принципу, что и она.

Хамсин ушел вечером. Так же неожиданно, как и пришел. Оставил после себя неопрятный город, хрустящий песок на листьях финиковых пальм и чувство необъяснимой тревоги. Песок по плотности напоминал горчичные сухари, и хотелось его чем-то запить. Хотя бы глотком вина. И не лишь бы каким, а марочным, дорогим и терпким. Может быть, оно сможет притупить память о пережитом дне и приспит сознание. Укачает, как в переполненном и пахнущем рвотой транспорте. Лада с Димкой мгновенно оделись и вышли на улицу.

На углу праздновали открытие винного магазинчика. Хозяин в черной запыленной одежде с трудом поднимал уставшие глаза и угощал коралловым вином. На бочке пошатывались пластиковые фужеры с Malbec урожая 2010 года. Его темно-бордовый цвет притягивал взгляды, а после глотка на кончике языка еще долго свисал зеленый эвкалипт, песчинки табака и вишня. Послевкусие сохранялось убаюкивающе-теплым.

Внутри магазина толпились люди. Стены, обитые до самого потолка красным сукном, создавали дополнительный объем и глубину. Чтобы достать виски с верхней полки, использовали стремянку, и продавец только и делал, что бегал по ней снизу-вверх, словно белка.

Захаживали покупатели – случайно и по делу. Некоторые пили вино залпом, как воду. Другие медленно, будто нектар. Трогали сигары, ежась от не совсем приличного запаха. Шутили с хозяином и желали ему удачи. Лада с Димкой влили в себя по полному стакану, а потом взяли одну из самых дорогих бутылок домой. Они купили местное Prio 2007 года. Сухое, со вкусом продымленной земли и шоколада.

Ушли, как чужие люди. Опьяненные и опустошенные в одно и то же время. И не у кого было спросить, где можно попробовать капучино из финиковых косточек, как называется то масштабное дерево, похожее на библейскую смоковницу, и кому поставлен памятник в ухоженном весеннем сквере.

С того дня Лада превратилась в кошку, гуляющую сама по себе. Она обходила Лебедева, словно тот был неодушевленным предметом, и бесцельно шаталась по улицам, зажав в кулаке адрес дома. Из-за незнания языка ее проводником стала улыбка.

Город уходил на восток и считался четвертым по величине в Израиле. Некоторые дома в старом районе напоминали советские пятиэтажные «хрущевки» с крохотными лоджиями и окнами в белых рамах. На балконах так же висели детские ползунки и наматрасники, и никуда не торопились зеленые городские автобусы. В них не наблюдалось стоящих пассажиров, да и сидеть особо было некому. По краю улиц стояли баки для сбора макулатуры и решетчатые клетки для пластиковых отходов. Ей стало стыдно, что она до сих пор не сортирует мусор.

Лада с фанатичным вниманием обхаживала Ришон, в котором впервые был спет гимн, а потом положен на музыку. Сидела в парке на лавочке, любовалась розовой гаурой Линдхеймера и повторяла текст гимна про себя:

Пока внутри сердца все еще

Бьется душа еврея

И в края Востока вперед

На Сион устремлен взгляд,

Еще не погибла наша надежда.

Надежда, которой две тысячи лет.

Быть свободным народом на своей земле –

Земле Сиона и Иерусалима.

(Гимн Израиля)

Ей казалось, что чем сосредоточеннее станет учить его наизусть, тем меньше места останется в голове для тоскливых мыслей. А еще важно не забыть, что израильтяне – единственный народ, возродивший свой священный язык и хранящий в кубышке много дельных советов. К примеру: когда нечего делать – следует браться за великие дела.