Ирина Говоруха - Хамсин

Город начался с рослых пальм «с ногами от ушей» и заборов, заплетенных плюмерией и пассифлорой. Вдоль обочины цвел красный и желтый люпин. По земле тянулись трубочки с вторичной водой для полива цветов. Завораживали аккуратные дороги с идеальной разметкой и девушки в военной форме с автоматами Galil, в прикладах которых спрятан ключ для откупоривания пивных бутылок. Белые высотки, белые автомобили, белые искусно согнутые фонари.

Они остановились на улице Hannah U-Michael Levin в лимонном доме с волнистыми балконами. У въезда в подземный паркинг густо разрослась желтая текома с цветами, напоминающими пышные рюши на нижних юбках. Лада потрогала ее тычинки, и по телу разлилось предчувствие секса, словно глотнула некий эротический эликсир.

В квартире на девятом этаже проживал их общий друг, только вчера уехавший по делам на север Израиля. Туда, где до сих пор росли масленичные деревья в возрасте двух тысяч лет. В комнатах царил минимализм: без ажурных свечей, декоративных рамок и японских кукол. На полу блестела молочная, охлаждающая стопы плитка, посреди холла маячил черный пятиугольный стол с непроглаженной персиковой скатертью и стулья с очень ровными глянцевыми спинками. В них, как в зеркалах, отражались кожаный диван с тугими подушками, телевизор на потолочном кронштейне и журнальный столик на тонкой непрактичной ноге.

В спальне на самом видном месте красовалась огромная стеклянная ваза в виде аптекарской колбы, полная роз морковного цвета двух сортов: «Муви Стар» и «Пасадена». Рядом с вазой лежала записка: «Лебедев, ревнуй! Мне все еще очень нравится твоя жена». Лебедев повертел записку в руках, ухмыльнулся, а потом скомкал и выбросил в мусорное ведро.

Пока Дима возил по гардеробу чемодан, Лада прошлась по кухне, выдвигая все ящики подряд. На верхней полке – квадратные белые тарелки, чуть ниже справа – вилки и ножи с малахитовыми хвостиками и много упаковок чая Greenfield с медом и облепихой. Громко урчал широкий холодильник, словно маялся пустым животом. Он не просто охлаждал. Он намертво примораживал все, что в него попадало. В этом шкафу в любое время года можно было обнаружить виски в толстой грубоватой бутылке и нескончаемые запасы кубичного льда.

В углу скучала допотопная соковыжималка с длинной ручкой, как у механической мясорубки, и нежно пахло из начатой бутылки Fairy шелком и орхидеей. Столешницу украшал маленький топиарий с чесночными головками. Это был подарок Лады тысячу лет назад. Еще с тех времен, когда они учились в одном институте, были неприлично молоды и не ведали ни одного оттенка беды.

Женщина внимательно рассматривала белые ровные стены и видела не просто качественную штукатурку, а историю жизни обитающего здесь человека. Зачиталась ею, не отрывая взгляд от мелких деталей в виде стопки старых книг, коллекции пластинок и одинокой фотографии в углу. Поймала себя на мысли, что очень приятно находиться в этом доме. Чувствовать его крепкую спину. Даже на секунду поверила, что это место их исцелит.

Вдруг стало волнительно волосам, и она ощутила Димкину руку у себя на макушке. Он стоял за спиной и перебирал в руках объемные локоны. Потом, будто нехотя, погладил шею, место за ушком, спустился к груди, не касаясь соска, и опять вернулся к волосам. Сосок лез из орбит, чтобы самостоятельно достать его пальцы. Лада закрыла глаза и застонала. Затем отвела ладонь назад и потрогала его бедро. Димка прижался теснее и протяжно вздохнул.

Они не помнили, как оказались в плотно зашторенной спальне, пребывая в состоянии измененного сознания. В легком забытьи. Лада восстанавливала в памяти его крепкие ноги и очень подкачанную попку. На ощупь искала мошонку и трогала ее языком. Та напрягалась и источала запах пустыни. Пустыни, в которой нет песка. Ей очень хотелось вернуть своего мужа целиком, поэтому легла сверху, чтобы проникнуть в него всем телом. Просочиться своим загустевшим соком. Почти что желе.

Димка уложил свои уставшие пальцы на ее яблочную грудь, накрыв сразу всю до самых подмышек. Сосок упирался в середину ладони, делая акцент на линии жизни или Верхнем холме Марса. Он задыхался и еле слышно стонал. Вспоминал все чувствительные места жены, прицельно на них набрасывался и искусно возбуждал. Даже не подозревал, что так сильно соскучился. До потери пульса. До потери контроля. В этот раз непривычная обстановка многократно усиливала обоюдную чувствительность. Им было действительно хорошо в городе, в котором рано встает и долго не ложится спать неутомимое солнце. В городе, где поют веселые песни птицы буль-буль, а потом готовят себе сладкий напиток из куска переспевшей папайи, а еще цветет красное орхидейное дерево с растопыренными во все стороны цветами и зреет самый сладкий виноград.