АlshBetta - Во вторник на мосту [СИ]

В безмолвном ожидании он замирает у дверного косяка, когда я роюсь в ящичках уборной, ища то, чем надеюсь поддразнить его. Тампоны, ватные шарики… а вот и они.

Станки.

Моя сдержанность и потерянность уходят. Мое недоумение, моя истерика уходят. Я вижу только темно-зеленые глаза — распахнувшиеся, с расширившимися зрачками, — когда притрагиваюсь бритвой к коже. Тоненькая алая полоска является отражением цвета, каким окрашивается и лицо моего коршуна. Я была права, он багровеет, когда злится…

…В итоге незнакомец остается. Он остается со мной и на удивление четко и слаженно, как истинный доктор, перевязывает мое пострадавшее запястье. В некоторой прострации я сижу на синем пуфике перед зеркалом, глядя на его действия и нахмуренное лицо. Не могу осознать, как решилась сделать то, что сделала. Шутка могла выйти плачевной…

— Доктор? — робко зову я.

— Сэр, — исправляет он достаточно резко.

— Сэр, — едва ли не сквозь слезы проговариваю, сглотнув несвоевременный всхлип, — жить буду?

— Куда ты денешься, — он закатывает глаза, думая, что не вижу. Но я вижу. И шрам тоже.

— А свое имя Сэр мне скажет?

— Оно тебе много не даст, — он завязывает подобие бантика на моем бинте, поднимаясь с колен. Стряхивает с брюк невидимые пылинки. Теперь я знаю, что под пальто был голубой пуловер и темно-серые джинсы.

— И все же?..

Он пронзает меня недоверчивым взглядом. Колючим и болезненным, своим фирменным, как я уже усвоила. Но потом, заметив перебинтованное запястье, чуть-чуть смягчается:

— Эдвард.

— Красивое имя, Сэр, — смаргиваю проклюнувшуюся — впервые за последние дни — соленую влагу, прикусив губу. Смотрю на него снизу вверх. Это, похоже, цепляет.

— А твое имя часом не Спорщица?

Юмор? Это уже лучше…

— Белла, — я не делаю из этого тайну. И спектакль не делаю. Если хочет знать, пусть знает.

— Где твой муж, Белла?

Не тот вопрос.

— В шкафу мужские вещи — я искал бинты, — объясняет он. Присаживается на подлокотник кресла и ждет ответа. Я уже поняла, что не имею право оставлять Коршуна без него.

— Он умер. Они оба. — Голос не дрожит — хороший знак.

— Оба?

— В шкафу вещи брата.

— Жаль, — коротко отзывается Эдвард. Особого сожаления, конечно, не испытывает. Ради приличия говорит.

— Не очень…

Я обрываю эту тему. Я встаю и предлагаю ему чай с печеньем — единственным, что осталось из съестного на кухне. Не знаю почему, но мужчина соглашается, пусть и недоверчиво поглядев на меня. Сидя за кухонным столом и вертя в руках сервизную чашку, с интересом рассматривает её рисунок.

— Колокольчики?

— Ага.

Улыбается. Проводит пальцем по хрупкому цветку, изображенному акриловыми красками.

— Бордовые?

— Творческий вымысел, — виновато опускаю голову, поглубже вдыхая жасминовый аромат горячего напитка. Я продрогла. — Со мной бывает…

Через двадцать минут Эдвард меня целует. Уже не за столом, уже — в постели. Целует, аккуратно минуя свежие бинты, снимая розовую блузку. Его умелые пальцы с легкостью справляются с пуговицами.

Я не сопротивляюсь, а даже больше — хочу этого. Хочу, потому что не вижу границ сегодня. Я будто в полумраке, я будто лечу, как мотылек, на крохотный свет — на него лечу. Обожгусь или нет — неважно. Мне и так больно. Мне всегда больно. Что же отказывать в удовольствии?..

— Поцелуй меня, — срывающимся на шепот голосом прошу его, обеими руками держа лицо, глядя в зеленые, полыхающие ожиданием глаза, — пожалуйста, поцелуй меня…

Он целует. Мне становится легче дышать.

— И туда… — изгибаюсь дугой, когда, оставив в покое губы, мужчина спускается к низу живота. Расправляется и с юбкой, — и туда, Эдвард…

Получаю ещё один поцелуй, куда более ощутимый. Несдержанно стону.

Теплое тело, прижимающееся к моему, твердое, безопасное… руки, обнимающие, прячущие меня… время от времени затуманенные страстью глаза с поблескивающими огоньками похоти и тихие слова, взрывающие все вокруг каскадами пламени…

«Желанна», «красавица», «возьму тебя»…

Я улыбаюсь. Искренне, широко, расслабленно — так, как никогда. И киваю, выдохнув:

— Бери…

Я знаю, чего хочу, — кого хочу. По крайней мере, сегодня. И не собираюсь этим жертвовать. За спасение тоже надо платить…

Время идет. Время бежит. Время спешит.

Ночь сменяется ранним утром, и я, наконец согревшись после неожиданной волны наслаждения, спокойно засыпаю на широком мужском плече, от которого, как и от всего его обладателя, терпко пахнет апельсинами. Ночь кажется игрой, спектаклем. А тот, в чьих объятьях лежу, — единственным напоминанием о реальности. По-моему, я даже улыбаюсь — мне редко бывает хорошо, когда дело доходит до постели…