АlshBetta - Во вторник на мосту [СИ]

Я больше не умею плакать, а потому даже после тяжелых воспоминаний слез на глаза не наворачивается. Прошло много лет. Очень, очень много лет. Пора забыть, пора отпустить… у меня, кажется, почти получилось. Ещё немного стараний, и Виктор, и свадьба станут просто эпизодами цветного сна, не больше. Я справлюсь.

Ещё кусочек лукума. Он удивительно вкусный сегодня. Наверное, это потому, что впервые за все время я отстояла такую очередь за одной-единственной коробочкой. Видимо, ценителей восточных сладостей в нашем районе стало в разы больше. Чересчур резко, стоит признать.

Хмыкнув, я беру в руки один из корабликов, светло-зеленый, проверяя, верно ли сложила тонкую бумагу. Из-за немного неровной формы он потонет быстрее, чем должен, но зато у меня хотя бы есть возможность посмотреть, как маленькое суденышко безбоязненно бороздит морские просторы. Смелость — это часто то, чего нам не хватает. А особенно мне.

Восемнадцатого июля Алек загорелся желанием испробовать новую лыжную трассу, открывшуюся на северных склонах Альп. Они с Деборой — его невестой — поехали туда вместе. А вернулся только он, да и то без надежды, что встанет на ноги. Позвоночник было уже не спасти.

В тот день, когда пришла туда с мамой, я не смогла заставить себя посмотреть ему в глаза. Я просто не в состоянии была принять то, что случилось с братом. Взять его боль на себя, как он брал мою. Побыть рядом. Посочувствовать… хоть немного. Я просидела на кресле в двух метрах отдаления полчаса, а затем ушла — сбежала — и больше никогда не возвращалась.

Мама звонила мне, а я не брала трубку. Тетя Элис звонила, но тоже тщетно. Про его самоубийство, в итоге, я узнала из голосового сообщения, оставленного Рене. Больше мы не виделись — за предательство она вычеркнула меня из своей жизни. И мне ничего не оставалось, как принять такой расклад.

Я делаю глубокий вдох, заставляя ледяной воздух в как можно большем количестве проникнуть в легкие. У меня бывает, что его не хватает. Особенно ночью, когда снятся кошмары. Когда я просыпаюсь от того, что лежу на полу и кусаю наволочку подушки.

Нужен лукум. Ещё лукум. Я только им умею спасаться…

Удивительно, что некоторые люди ненавидят ночь. Я люблю. Я люблю потому, что теперь провожу её не дома, в тесной и жаркой постели, гадая, смогу пережить очередной сон или нет, а здесь, на мосту. С ветерком, с облаками, с небом, которое ближе к утру, когда ухожу, розовеет…

Вокруг меня нет ни души, а это очень успокаивает. Я живу тем, что прихожу сюда каждый вечер. Ни высокой цели, ни какой бы то ни было цели вообще у меня нет. Есть желания. Да и те слишком банальны…

Сахарная пудра слишком назойлива. В очередной раз мне приходится облизывать губы.

Я смотрю на кораблик ещё секунду, а затем, одним точным движением, сбрасываю его вниз, не давая и шанса на спасение. Мягко опускаясь на воду, он выныривает, удерживая равновесие. Мгновенье кренится на бок, но потом, слава богу, выправляется. Плывет, немного покачиваясь из стороны в сторону. Как раз там, где коротает минуты оставшийся один на один с судьбой сухой листочек.

— Кораблики? — удивленный голос сзади, так некстати нарушивший мое уединение, самую малость, но все же пугает.

Я не подпрыгиваю, не вздрагиваю и не вскрикиваю, но кусочек лукума — один из трех оставшихся — в воду роняю. Чудом не топлю им хрупкое суденышко.

Я недовольно оборачиваюсь назад, к человеку, вмешавшемуся так некстати, желая взглядом, а может и словами — уже ничего не стесняюсь, даже выражений, — оказать ему «радушный» прием.

Это мужчина. Он стоит, положив руки в карманы такого же черного, как и мое, пальто, с жесткой усмешкой глядя на плод моих стараний, стоящий на перилах. Издевается.

— Суда, — резко исправляю я, отодвигая от края заветную коробочку, — или, если вам уж так угодно, корабли.

Моей дерзостью, кажется, незнакомец не удивлен. Хмыкает, поджав губы.

— Вам десять лет? — интересуется он, делая шаг навстречу. Ростом явно выше меня на голову, а взглядом — хлестким, внимательным — напоминает полицейских, прибывших на дело. По крайней мере, впечатление случайного прохожего этот человек не производит. Это подтверждает и шрам, пересекший правую сторону его лица, не обойдя стороной и глаза. Явно не производственная травма.

— Сорок, — бесстрашно отвечаю ему, вздернув голову, — а может и сорок пять.

Я веселю мужчину. Или даже не так — увлекаю, даю вволю полюбоваться на глупость. Собственную, конечно же. В самом что ни на есть чистом виде.