Марк Котлярский - Странная женщина

Родители Ритули, среднестатистические служащие, дочку любили, но к взрослой жизни не готовили, надеясь, что все образуется само собой. Возможно, именно тогда в подсознание сообразительной юницы были брошены семена эксбиционизма; именно тогда зародились комплексы, не изжитые всем ходом последующей жизни.

О, Ритуля хорошо помнила, какую выволочку устроила мать, застав ее за неподобающим занятием: дочка стояла полуголая, с любопытством рассматривая свою грудь в зеркале и несколько сладострастно, по мнению матери, поглаживая себя по бедрам.

– Ты должна быть скромной и не выставлять свою похоть напоказ! – кричала мать. – Запомни: это может войти в привычку и ни к чему хорошему не приведет!

Ритуля запомнила и на какое-то время затаилась, обнажалась и ласкала себе перед зеркалом только тогда, когда никого не было дома. Так и добежали юные ее годы до двадцати с лишним лет – до первого серьезного романа, закончившегося лишением девственности. И вот тут-то Ритуля обнаружила в себе еще одну грань эксбиционизма: ей захотелось публичного обнажения – в том смысле, чтобы о приключившемся с ней событии узнали все. Начала Ритуля с близких подруг, с которыми училась в одной группе на математическом факультете, а продолжила, попадая в различные знакомые и малознакомые компании.

Причем, с каждым разом рассказ менялся, обрастая новыми, ранее не существовавшими подробностями, включая цвет глаз партнера и размер его члена.

Наверное, это был своего рода протест против двойной морали, системы родительских запретов и комсомольского невежества. При этом присутствовало и неуемное желание обосновать для самой себя собственную женскую неотразимость. При этом увлекал и манил сам процесс сочинительства, когда Ритуля, рисуя картины стыда и разврата, становилась центром внимания, и слушатели льнули к ней, поддакивая и одобряя.

Спустя время, Ритуля попыталась перенести свой первый «постельный опыт» на бумагу, стала писать рассказики, публикуя их в местной прессе, и во многих из них в роли главных действующих лиц выступали она и город. Вначале никаких конфликтов между ними наблюдалось: город существовал в писательских фантазиях Ритули, как некий обязательный гарнир, он подавался на блюде, красиво украшенный петрушкой и кинзой.

Только потом, обливаясь потом и ненавистью, Ритуля поняла, что вовсе не питает к городу нежных и романтических чувств; ей захотелось обнажить его гнилую суть, показать истинную подоплеку происходящих в нем событий, разворошить поистине осиное гнездо, зловещей, зудящей шапкой нависавшее над безрадостным морем.

Ритуля чувствовала себя в городе занудной затворницей, она не понимала, как поэт мог написать – «…лучше жить в глухой провинции у моря…»; «умора! – смеялась Ритуля, – что значит «лучше»? Он сам-то, наверное, никогда не жил в глухой провинции у моря, иначе не написал бы такой ерунды!»

Был ли город у моря глухой провинцией?

В чем-то был. Но, скорее, провинцией имперского языка, нежели географическим понятием.

Имперский язык приказывал, доминировал, повелевал, входил в плоть и кровь, и лица титульной национальности могли даже не знать собственного наречия, но имперское знать были обязаны.

Местный язык – напевный, мягкий, пряный, полный изысков, – постепенно исчезал, а образовавшиеся пустоты заполнял привычный всем говор.

Однако существовала и оборотная сторона медали: как мощная, выходящая из берегов река захватывает околобережное пространство и несет на своем загривке прибившийся по пути мусор, так и имперский язык, вторгаясь в чуждые ему пределы, терял первозданную чистоту, обретая мутные воды неразберихи.

Когда Ритуле исполнилось тридцать пять лет, она уехала из города. К тому времени у нее уже рос ребенок от первого брака; второй брак оказался недолговечным, а за третьим пришлось отправляться в дальние края. Но и столь смурной, спонтанный переезд не принес желанного покоя. И тогда раздраженная Ритуля стала испытывать судьбу методом «тыка», шастая по многочисленным сайтам знакомств. Указывая вначале в своей анкете, что она ищет любви и брака, Ритуля пришла к выводу, что таким образом мужчину не завоюешь. И тогда появилась на свет новая чеканная формула: «гостевой брак». Вот на него полетели, как мотыльки на огонь, хотя заявительница и оговаривала отдельно, что для нее такого рода брак предусматривает исключительную моногамию. Но мужиков, скорее, привлекали другие условия, а именно: проживание в своих собственных квартирах, безо всяких перемещений на чужую жилплощадь, а также (это выделялось жирным шрифтом) раздельный бюджет.