Марк Котлярский - Странная женщина

– Да ты романтик, – сказал мне знакомый психолог, случайно познакомившись с Басей, – никакая она не бедная. Злая девчонка, прекрасно знающая, чего она хочет, а главное – добивающаяся того, чего она хочет. Учили ее так…

– С чего ты взял? – спросил я.

– У нее же на лбу написано: проходила тренинг личностного роста. Это очень модно сейчас, поверь! – сказал психолог.

И я поверил.

Хотя Басю было все равно жаль.

– Слушай, – продолжил я, – а помнишь, у Тургенева было такое стихотворение в прозе – «Порог»? Мы его в школе наизусть учили. Там о девушке-революционерке, которая стоит перед выбором – идти ей в революцию или не идти. И заканчивается стихотворение тем, что кто-то о ней говорит, что она дура, кто-то, что – святая…

– Помню, конечно. – Психолог пожал плечами. Но твоя Бася – не дура, не святая, и даже не святая дура. Прости за прямоту, но это обычный «гомо сапиенс вульгарис», особый подвид столичных барышень, торжество серости, популяция такая…

– Какая в попу ляция? – съязвил я.

– А такая… – повторил мой собеседник, вздохнув, – что всё делают через попу. Ни ума, ни сердца. Эсэмэсное сознание…

– Бедная Бася… – пробормотал я упрямо. И подумал о странной игре созвучий и смыслов – о том, что всего лишь одна буква в окончании имени вмиг превращает серую столичную мышку в великого японского поэта Басё («Осень уже пришла!» – Шепнул мне на ухо ветер…»). Хотя может быть и наоборот: это Басё сменил одну букву в имени, чтобы, повинуясь бессловесному закону реинкарнации, очутиться в теле девочки Баси, столь рьяно отстаивавшей свое право на существование.

Право, сосуществование в одном теле Басё и Баси я бы отнес к одной из самых удачных шуток Создателя.

В маленьком питерском кафе под названием «Сириус» было тихо и уютно. Он, по обыкновению, заказал черный чай с лимоном и мятой, бутерброд с авокадо и яйцом, и в ожидании заказа углубился в книжку, которую достал из черного кожаного портфеля.

Чтение захватило его: речь шла о старинном японском обычае, посвященном ежегодному расставанию с грехами и несбывшимися надеждами. Оказывается, в роли козла отпущения выступала кукла Дарума, нечто вроде русской неваляшки.

Дарума («дар ума» – подумал он, усмехнувшись) являла собой обобщенный (овеществленный) образ буддийского святого Бодихармы (проще говоря – Дарумы).

В канун Нового года японцы изготавливают своих невинных неваляшек в огромных количествах – из дерева или папье-маше. Отличительная особенность данного арте-факта состоит в том, что глазницы куклы – пусты. И вот, загадывая желание на год вперед, человек прорисывовывает тушью в одной из глазниц Дарумы увесистую точку (то бишь, открывает один глаз). Если желание сбывается, кукле добавляют еще один глаз, после чего торжественно водружают на семейный алтарь. Но если же – напротив – ожидания тщетны, а помыслы остаются помыслами, неваляшка отправляется в костер.

– Здравствуйте! Вы случайно не работали в многотиражке «Полимер»?

Если бы не название заводской газеты, где ему действительно довелось в юности проработать несколько лет, то он наверняка решил бы, что обращаются не к нему. Оторвавшись от чтения, он поднял глаза и увидел перед собой женщину лет пятидесяти, плотно сбитую и приятно одетую. Но что самое интересное: поражало ее лицо, как две капли воды схожее с фотографией Дарумы из книги.

«Странное сходство…, – подумал он, отложив книгу в сторону, – в материализацию духов я, конечно, не верю, но почему бы не поверить в материализацию прошлого?»

Она переспросила торопливо, будто от этого зависело нечто важное для нее:

– Так Вы работали в «Полимере» или нет?

– Может, Вы для начала присядете? – ответил он вопросом на вопрос, пододвигая стул незнакомке.

– Хорошо, – сказала она, по-прежнему оставаясь в напряженье.

– Вы расслабьтесь, пожалуйста, – он коснулся ее руки.