— Натяни плащ на голову и прижмись к моему плечу, — велел он жене и, когда она выполнила его приказ, бросился бегом сквозь стену пламени.
Оказавшись в прохладной безопасности ночи, Йэн передал Барбару заботам слуг. Та открыла затуманенные глаза.
— Ты спасла мне жизнь, Мэри… Сможешь ли ты простить меня? Скажи, что ты простишь меня, пожалуйста.
— Я прощаю тебя, хотя никогда не забуду того, что ты собиралась сделать со мной. Ты должна уехать отсюда и попытаться жить по совести.
Слезы выкатились из покрасневших глаз.
— Обещаю…
— Унесите ее в дом! — приказал Йэн и обхватил за плечи жену. — Что здесь произошло?
— Она прибежала и сообщила, что ты разбился, что ты в конюшне, что зовешь меня! Потом она пыталась… фонарь упал, когда мы боролись… конюшня загорелась.
Не поднимая глаз на мужа, Мэри говорила монотонно, без всяких эмоций, словно о чем-то, совершенно ее не касающемся.
— Боже милостивый! — прошептал Йэн.
— Боже милостивый, Мэри, — словно откликнулось эхо, и только сейчас Йэн увидел, что рядом стоит отец.
Почему так произошло? Надо было раньше поверить ей, довериться ее интуиции! Но у него не было доказательств. Даже когда он просил кузину уехать, то сам себе казался жестоким.
И, несмотря на то, что пыталась сделать Барбара, Мэри, его Мэри, рисковала собственной жизнью, чтобы спасти ее!
Господи, каким же идиотом он был!
Мэри покачнулась. Боль и сожаление поглотили Йэна. После всех испытаний, что выпали на ее долю, он еще требует каких-то объяснений!
Йэн подхватил Мэри на руки и повернулся к отцу.
— Слуги проследят, чтобы огонь не перекинулся на дом. — Его взгляд метнулся к тому, что осталось от конюшни. — Я должен унести ее отсюда!
Отец кивнул:
— Конечно, сын! Я прослежу, чтобы лошадей собрали. Люди считают, что ни одна из них не погибла в огне.
— За это мы должны благодарить Мэри. Йэн взглянул на жену. Он был бессилен перед нежностью к ней, перед своей любовью.
Он любит ее, как же сильно он ее любит! Никогда прежде он не думал, что способен на такую глубину чувств. Но поздно! Слишком поздно. Йэну показалось, что сердце перестало биться в его груди. Она никогда не простит его. Он сам никогда не простил бы себя.
Прошло два дня. Граф сидел у себя в кабинете за заваленным бумагами столом, но, казалось, скучал и поэтому, когда появился Йэн, не смог скрыть довольной улыбки.
Йэн опустился в одно из кожаных кресел.
— Отец, я должен покинуть Синклер-Холл.
Граф в ужасе взглянул на него.
— О чем ты говоришь? Как ты можешь уехать, когда все, наконец, стало налаживаться? Барбара вернулась в свою семью и вряд ли теперь представляет угрозу для Мэри. Она так потрясена всем… Думаю, это послужит ей хорошим уроком!
Йэн нахмурился.
— Барбара мне безразлична. Честно говоря, я не обратился к властям только потому, что Мэри не позволила. Не хотел расстраивать бедняжку еще больше, идя наперекор ее желаниям. Достаточно тех ошибок, что я уже совершил! Отец! Именно поэтому я должен уехать! Мэри слишком много страдала из-за меня… Я хочу, чтобы она была счастлива! И единственный способ сделать ее счастливой — освободить от меня.
— Но ты же мой сын, мой наследник!
Как ты можешь отказаться от своего права и долга!
Йэн пожал плечами.
— Мэри завоевала свое право на жизнь здесь. Мое же присутствие не принесет ей ничего, кроме новой боли. В данных обстоятельствах мы не можем оставаться в одном и том же доме. Синклер-Холл — ее дом не меньше, чем мой, и если одному из нас суждено его покинуть, то это должен быть я.
— Ты обсудил это со своей женой?
— В этом нет необходимости.
Малькольм встал и, обойдя стол, положил ладонь на плечо Йэна.
— Сын, я понимаю, что, вряд ли имею право советовать тебе, но я не могу молчать. Прошу тебя, не повторяй моих ошибок! Я позволил своим страхам разлучить нас, и эту ошибку мне теперь никогда не исправить. Боль тех лет невозможно забыть! Если ты считаешь, что должен уехать, пойди к ней и скажи, что любишь ее. Если она отвергнет тебя… По крайней мере, ты будешь знать, что принял единственно правильное решение.
И граф вышел из кабинета, оставив Йэна наедине с мучительными мыслями.
Йэн открыл дверь, услышав разрешение войти. Мэри сидела в кресле у окна, все такая же прекрасная, в золотом ореоле рассыпавшихся по плечам волос. Она подняла глаза от письма, ее розовые губы округлились в беззвучном возгласе. Румянец поднялся от глубокого декольте к нежной шее и дальше, к высоким скулам.
Читать дальше