Эстер Элькинд: Андрогин…

Я искал выход, желание найти его как можно скорее с недавних пор завладело мною, наверное, даже, слишком сильно. Я цеплялся за любые, даже самые невероятные идеи, пытаясь найти выход, пытаясь закончить свои поиски, пока еще успешно. Но я чувствовал, что сил для дальнейшего моего существования, во мне остается все меньше и меньше. Я знал, что неприязнь к людям и всему человеческому, с геометрической прогрессией увеличивается в моей душе. Я признался себе, что больше мне уже не может быть интересно ничего на этой планете, что я устал придумывать над, чем бы мне еще хотелось поэкспериментировать. Я вынужден был признать, что мое параллельное существование в двух имманентных состояниях, сделало из меня зомби, неспособное ни на что, кроме как созерцание и раздражение, которое сначала, когда лишь появилось, даже радовало меня, но со временем, сумевшее мне наскучить и надоесть. Теперь я лишь мирился с раздражением, стараясь не трогать его, потому как оно давно уже было похоже на воспалившийся аппендикс, одно лишь дуновение на который могло привести к его взрыву. Я даже чувствовал запах гноя и слизи, которыми бы мой аппендикс ознаменовал свой взрыв. Лечить было бесполезно, вырезать не возможно, и оставалась лишь ждать, тихо думая о скорой, неминуемой смерти, а порой, в моменты неизвестно откуда появляющегося энтузиазма, о вариантах спасения, о чуде, которое решит сохранить мою жизнь, о том, что если уж не обезболивающее, и не хирурга, то хотя бы скальпель, упадет, в качестве последнего подарка, мне с небес. Я ждал, терял силы, не стараясь их ни откуда почерпнуть, поскольку давно уже утерял все, даже самые маленькие, способные случайно, без моего ведома затеряться в уголках моей души, крупицы надежды на спасение. Я перестал верить, что наступит тот день, когда я посмотрю в глаза единственному человеку, в чьем существовании, я бы не сомневался. Ту, которую я бы видел, потому, как она не была бы для меня прозрачна, не была бы видна мне насквозь, та, в чьих глазах отражался бы мой образ, та, которая всегда была и в моих зрачках. Я жаждал ее появления, я вожделел ее прикосновений, но, как я могу сказать сейчас, когда все это уже лишь история, я жаждал доказательства своего существования, я хотел подтверждения своей реальности, мне нужно было, чтобы появился хоть кто-то, кто бы увидел меня таким, какой я есть, мне нужно было подтверждение моего существования. Теперь, я могу признаться, что по сути дела мне было не важно, кто бы это сделал, кто бы сказал мне, что я есть и, что, я есть то, что я вижу в зеркале. Тогда моим желанием ее появления, была не истинная потребность в ней, та, которая бы могла повернуть наши пространства и времена так, чтобы мы пересеклись, а лишь моя недостойная и культивируемая в тот период, жалость к себе.

Она не должна была тогда появиться, и не появилась, а я был вынужден искать хоть какие-то соломинки, которые могли бы продлить еще хоть на немного мое существование. «Мальчик! – пришло мне в голову, – Мне надо искать мальчика!»

Мое сознание заняла эта мысль, она полностью овладела мною. Я уже представлял его, взгляд, волосы, запах, прикосновения, кожу, родинки, зубы, ноздри, пупок, пальцы…

Я знал, кем он должен быть для меня. Я знал, я хотел, я думал, но не чувствовал. Но тогда, я не осознавал этого. Я знал, знал так, как знают взрослые люди, рационально и прагматично, так как не знаю дети, потому как дети знают лишь то, что чувствуют, а потому их выбор не испорчен замутняющем рассудок людей, слово «надо». Дети знают лишь эгоистично и наивное «хочу» и «мне это нравится». Я не был ребенком. Я искал выход, абсолютно по взрослому, пересматривая различные варианты, выбирая максимально подходящий, проверяя его, брался за следующий, думая, что поступать рационально и прагматично – самое верное. Я не мог, а может не желал, а может быть просто тогда еще не пришло время, слушать себя, то, что есть внутри, то, что другое, такое же сильное и настолько же мое, как и я сам, притягивает к себе, словно магнит, с необычайной, невыносимой и, может быть, если осознаваемой, то лишь сводящей с ума, силой. Тогда, я еще не чувствовал, тогда я лишь думал.

Я сидел на диване в VIP зале и смотрел сквозь, зеркальное с той стороны стекло, на него. Я знал, что он – мужчина – и он, определяет себя, как гомосексуалист. Я смотрел на него и не видел в нем мужчину, хотя и женщину я тоже в нем не видел. Он был совершено асексуален. Он был чем-то не промежуточным, но другим. И даже, несмотря на то, что у него был член, а не влагалище и он осознавал себя как гомосексуальный мужчина, он не переставал быть чем-то совершенно иным. Мне хотелось, чтобы это иное было моим. Я невыносимо желал этого. Я смотрел за его передвижениями, как он, ходил по залу, подходя то к барной стойке, то к сцене. Он пил пиво и с кем-то здоровался. Ему явно было неуютно. Мне показалось, что, либо он кого-то ждет, или ищет, либо он что-то чувствует, нечто такое, природу происхождения чего-то в нем, что он не может объяснить. Я смотрел. Он смотрел на меня, не видя, но, чувствуя, или, по крайней мере, предполагая, что за зеркальной стеной кто-то за ним наблюдает.