Эстер Элькинд - Андрогин…

Я еще раз посмотрела на лицо Герберта. Его словно не было. Я отвернулась и попыталась воспроизвести его черты в своем сознании, но у меня ничего, не получалось. В Герберте не было ничего, что можно было бы запомнить. Наверное это было правильно. По крайней мере, не смотря ни на какие мои действия, я не буду просыпаться от его укоряющего взгляда, потому как, просто не вспомню его. Я посмотрела на его слегка приоткрытый рот и максимально отсутствующее, и, наверно, из-за этого, кажущееся беззащитным, лицо. «Мой маленький Голем!» – подумала я тогда, – Надо лишь написать записку с тем, что ты должен делать! И ты будешь строить мою «». А когда настанет суббота, я вытащу ее из твоего рта, и ты снова превратишься в бездейственное существо, до тех пор, пока я не решу, то ты мне нужен!»

Машина остановилась.

Я не обратила на это внимания, потому как не была уверена, что она остановилась в действительности, а не лишь в моем воображении.

– Мы еще не приехали, но дальше, нам придется пройтись пешком! Машину придется здесь оставить! К сожалению, мне нельзя оставлять ее слишком близко к тому месту, куда мы идем, это рискованно! Понимаешь? Ты не очень расстроилась? Ты не против, если мы немного пройдемся? – услышала я уверенность, перерождающуюся в мольбу о прощении.

– Хорошо! – ответила я ему. Я посмотрела на Герберта, подтвердив свои сова одобрительной улыбкой.

Я начала открывать дверь.

– Постой! – чуть ли не прокричал он в отчаянье, – Я помогу тебе!

– Хорошо! – ответила я, с жалостью подумав, насколько сильно не совпадают наши с ним движения, мысли, эмоции, чувства и еще что-то, уже давно не важное, пространстве.

Герберт поспешно вышел из машины, обошел ее и, открыв мне дверь, протянул руку. Я подала ему в ответ свою и вышла из машины. Герберт запер «волгу» и указал, куда нам надо идти. Он попытался взять меня за руку, но не позволила ему этого сделать, стараясь сделать вид, что мне не неприятно оно, а я считаю неприличным ходить по улицам, взявшись за руки. Герберту не понравилась моя реакция, скорее даже не из-за моих действий, а из-за того, что он себе попытался позволить, как я показала, излишние вольности. Мне было наплевать на его переживания. Наверное, мое поведение было не совсем правильным, но я слишком хорошо знала, что произойдет в будущем, вне зависимости от моего нынешнего поведения. К сожалению, будущее я видела депрессивным, параноидальным взглядом Герберта. Я знала, что он идет меня так, как стоит видеть, наверное, лишь Бога. Он принимал меня максимально так, как я есть. Он любил во мне абсолютно все, не замечая ничего, что возможно могло, и, наверное, даже должно, и вполне возможно, что я бы смогла упразднить в себе, будучи обычной, лишь женщиной. Он видел меня так, как видят лишь то, чего нет. Он любил во мне парадоксальность и противоречивость, любил то, что я летом желала зиму, а весной – очень. Он любил во мне то, что когда мне хотелось стенать от бессилия и жалости к себе, упиваясь и наслаждаясь ими, я не скрывая этого, выплескивала в пространство все свои чувства, не заставляя при этом его, участвовать в моих попытках обнаружить себя. Герберт любил во мне то, что меня максимально не было, ни с ним, а вообще. Он любил отсутствие своего отражения в моих глазах, наслаждаясь знанием того, что в моих глазах обще не может ничего отражаться. Он любил себя, находящегося рядом со мной.

Мы молча, а точнее не совсем молча, но, бессмысленно выкидывая в пространство слова и якобы смыслы, дошли до темного, единственного подъезда пятиэтажного дома.

– Вот мы и пришли! Тебе не страшно? – попытался пошутить Герберт.

– Нет! Видела и пострашнее! – попыталась пошутить я в том же духе.

Герберт вошел в подъезд.

Я посмотрела на снег. Он лежал чистым, белым покрывалом на земле, отражая свет ночных фонарей. Метель закончилась и вокруг нас, нарисовалась, настоящая зимняя сказка. Я опустилась на корточки, зачерпнула горсть снега и сунула в него лицо, в тайне надеясь, что мне удаться отдохнуть…

Я смотрел на себя в зеркало. С моего, покрывшегося двухдневной щетиной лица падали капли воды, которой я только что пытался привести себя в чувство. Зрачки были расширены, во взгляде читалось непреходящее ощущение безнадежности.

Я вытер руки и вышел обратно в темное, безнадежно провонявшее людьми помещение клуба. Я увидел, что он сидел на диване. Надо было что-то делать…

«Я мужчина, ищу женщину, такую же, как и я сам, живущую в двух реальностях, но лишь с той разницей, что здесь она должна быть женщиной, а там мужчиной!» – сказал я себе утром, в один из таких дней, когда ощущение безнадежности, пытаясь завладеть мною. «А может быть я здесь должен искать не женщину, а мужчину, а там, напротив – женщину?!» – вдруг пришло мне в голову.