Кэтрин Джордж - Логово дракона

— Похоже на первый акт «Богемы», — не задумываясь, ляпнула Наоми. — Не хватает только печки, в которой Рудольфо сжег свою пьесу.

— Умная девочка. Я именно так оформил недавнюю премьеру в Уэльской Национальной Опере. А вы любите оперу?

Наоми прикусила губу, хорошо еще, что он не может видеть ее залившиеся краской щеки.

— Некоторые. Наиболее мелодичные.

— Тогда вам просто необходимо послушать кое-что из моих записей. Как вы сами понимаете, в моих нынешних обстоятельствах музыка — настоящее благословение Господне.

— Не возражаете, если я осмотрюсь? — смущенно попросила Наоми. — До сих пор мне приходилось видеть только репродукции ваших работ.

— Чувствуйте себя как дома.

Бран прошел между столами, ничего не задев, и присел на софу, пока Наоми изучала это любопытное помещение. Она медленно продвигалась между четырьмя висящими на стенах полотнами.

Два холста — пейзажи — изображали надвигающийся шторм и контрастировали с еще одним морским пейзажем, на котором Наоми увидела жаркое лето в самом разгаре, с золотыми утесами и прозрачным аквамариновым морем. Четвертая картина заставила девушку застыть на месте, ее глаза широко раскрылись, встретясь с глазами художника на автопортрете.

На полотне были изображены голова и плечи более молодого Брана Ллевеллина. С невероятным мастерством художник выписал каждое сухожилие, каждый мускул на обнаженном торсе. Глаза, зеленые и настороженные, как у уэльской горной кошки, пристально смотрели из-под слегка насупленных бровей, рот был сжат, будто художник крепко стиснул зубы, сосредоточенно о чем-то размышляя.

— Вы уже несколько минут стоите неподвижно, — проговорил Бран. — На что вы смотрите?

— На ваш автопортрет, — тихо сказала она, повернувшись к художнику. — Я видела репродукции других ваших работ, но этой — никогда.

— И все по одной простой причине, что ни одна живая душа в мире не знает о его существовании. — Уголки его рта опустились. — Рембрандт так часто писал себя потому, что это было гораздо дешевле, чем нанимать натурщиц, я же никогда не горел желанием копировать свое лицо. Я писал себя только однажды, моя мать попросила меня об этом. Когда она скончалась, портрет вернулся сюда. Здесь он и остался. А я предпочитаю натурщиц, с гораздо более интересными лицами.

Наоми подумала про себя, что за всю свою жизнь она не видела более интересного лица, чем у Брана Ллевеллина, но решила оставить при себе свое частное мнение и направилась к картине, установленной на мольберте. В отличие от его прославленных портретов людей пожилых и побитых жизнью женщина на портрете была молода и безупречно красива. Даже несмотря на незаконченность, картина была великолепна. Бледно-золотистые волосы и прозрачная кожа могли бы показаться безжизненными, но их спасали темные синевато-серые глаза, "которые смотрели на мир с вызывающей самоуверенностью. Вот девушка, которая никогда в жизни не сомневалась в себе, подумалось Наоми.

— Полагаю, вы разглядываете Аллегру, — сказал Бран. — Что вы о ней думаете?

— Она очень хороша.

— В вашем тоне угадывается недоговоренность.

— Которая не относится к мастерству художника. Просто я очень хотела бы иметь хотя бы половину ее блестящей самоуверенности.

— Значит, я преуспел в ее отображении. Аллегра — воплощенная самоуверенность.

— Вполне логично для женщины с такой внешностью.

— А что, своей вы недовольны?

— Конечно, стадо бизонов своим лицом я не распугаю, но… А почему портрет не закончен? — спросила она, чтобы сменить тему.

— Я почти закончил, когда получил эту травму. На десерт, так сказать. Вместо того чтобы закончить работу, я решил предпринять головокружительный уик-энд.

— Она приезжала позировать сюда?

— Нет, в мою студию в Лондоне. Портрет заказал папочка. Обычная история: дочь влюбилась в художника, а он — в нее. Художник ослеп и перестал интересовать Аллегру. Все. Сказке конец.

— Но наверняка она знает, что это временное состояние?

— Она убеждена, что это навсегда. — На лице Брана залегли горькие складки. — Я еще должен быть благодарен. Ослепнув, я смог ясно увидеть все недостатки Аллегры. Как я могу обвинять ее, если мне самому становится все труднее верить, что слепота пройдет.

— Но вы должны верить! — воскликнула Наоми.

— Тогда, конечно, буду! — Он поднялся. — Пойдемте в кабинет. Правда, это слишком громкое название для уютного уголка, где стоит компьютер. — Он подождал, пока Наоми присоединится к нему. — Полагаю, вы умеете им пользоваться.