Алана Инош: Взмахом кисти

Журавлёнок… Художница знала её весёлой, увлекающейся девчонкой с густыми тёмными волосами до пояса, занимавшейся в нескольких кружках. Теперь это был скелетик с огромными глазами, еле проступавший под белой простынёй, а от волос остался только короткий ёжик – для удобства ухода. Ей было девятнадцать, и она могла двигать только тремя пальцами правой руки. Этого хватало, чтобы пользоваться мышью и клавиатурой, а единственным окном в мир для неё остался интернет. Компьютер стоял рядом с кроватью, широкий ЖК-монитор – на специально сделанной отцом подставке на уровне пояса. Когда Художница вошла, лицо Журавлёнка осталось неподвижным и невыразительным, только пальцы ожили, и на белом фоне вордовского файла появилась чёрная надпись:

«Привет:)»

Этот смайлик чуть не заставил Художницу ощутить слёзы на глазах. С трудом сдержавшись, она принялась разворачивать картину.

– Вот так я увидела твою дорогу к излечению. Смотри на картину, пока не почувствуешь, что она тебя затягивает. Не сопротивляйся этому. Мама с папой пусть не беспокоятся, если ты надолго заснёшь – на целые сутки или даже на двое. Всё будет зависеть от того, как далеко ты зайдёшь. Я сделала всё от меня зависящее, а дальше – твоя работа. Выбраться оттуда ты должна будешь только сама. Найдёшь дорогу назад – можешь рассчитывать на возвращение к нормальной жизни.

Она прислонила картину к монитору, как к мольберту. Оба родителя наблюдали, как загипнотизированные. Липовый тоннель, полный золотого света, ожил и зашелестел, отражаясь в глазах Журавлёнка, с каждым мгновением раскрывавшихся всё шире.

Отец ушёл из семьи, когда Художнице было пять лет. Мать пустилась во все тяжкие, пыталась наладить личную жизнь, водила домой разных «дядь», но ни один не задержался надолго. А третий по счёту пытался изнасиловать Художницу, пока мать спала в пьяном угаре. Попытка сорвалась из-за громких криков девочки, которые встревожили соседей. Те вызвали милицию.

После этого случая мать воздерживалась от загулов около полугода, но потом не выдержала одиночества, и поиски спутника жизни продолжились. Художница надевала наушники и включала музыку, чтобы не слышать того, что происходило в соседней комнате.

Когда она во время зимней эпидемии заболела, у матери был запой. Художница лечилась сама, как умела, думая, что подцепила обычный грипп. Оказалось – паротит. Мать начала приходить в себя, лишь когда поняла, что дочь лежит в бреду с температурой сорок градусов. Из-за несвоевременности и неправильности лечения развились осложнения, и вирус, прежде чем покинуть организм, успел натворить бед.

Больше Художница не слышала голоса выпившей матери и её собутыльников. Слуховой аппарат не помог, а на операции не было денег.

Бабушки с дедушками к тому времени уже умерли, а с прочими родственниками мать не поддерживала отношений. Пьянство сделало её отрезанным ломтём. Лишь старенькая прабабушка жила где-то за городом, но приехать и помочь не могла. Художница была у неё всего пару раз в жизни; домик, старинная обстановка которого почему-то не ветшала, и добрый солнечный сад запомнились ей как рай на земле. Там царил покой, а жизнь и смерть, как любящие сёстры, гуляли рука об руку и ели вишню с одного дерева.

Способности Художницы в учёбе поражали учителей, а мать, будучи под хмельком, гладила её по голове и посмеивалась:

– Ты у меня – ребёнок-индиго…

В последнее время она не работала, обе жили на небольшую государственную пенсию, которую Художница получала как инвалид с детства. Поступив в университет на бюджетное место, Художница ко второму курсу перевелась на заочное обучение и стала подрабатывать всеми возможными способами – мыла полы, набирала тексты, писала рефераты и курсовые. Наверно, и вправду была в ней какая-то «индиговость»: пятилетнюю учебную программу она освоила экстерном по ускоренному графику в три года.

Парней она всегда воспринимала только как друзей. Никто ничего не объяснял ей, она сама во всём разобралась, а разобравшись, приняла себя такой, как есть. Свои картины она пока не пыталась продавать, только дарила друзьям: старым – школьным и институтским, а также новым – из общества глухих.

Когда умерла прабабушка, на Художницу свалилось наследство – тот самый домик с садом в пригороде. Состояло это жилище из двух комнаток и кухни, а из всех благ цивилизации там были только телефон и электричество. Туалет – во дворе, баня – во дворе, отопление – дровами. Художница поняла, почему прабабушка оставила дом именно ей, когда мать подошла к ней с листком бумаги, на котором было написано: