Алана Инош - Взмахом кисти

Вдруг зажёгся свет. Электричество вернулось, осветив Зою, уже сидевшую за пианино. Как она там оказалась, Художница не успела заметить. Со сверхъестественным ужасом она наблюдала, как руки девушки изящным движением подняли полированную крышку инструмента и нежно легли на клавиши.

«Ты занимаешься ещё и музыкой?»

«Нет, это моей матери пианино, – еле чуя под собою ноги, ответила Художница. – Она когда-то работала в музыкальной школе. – И добавила с ноткой раздражения, молнией сверкнувшего сквозь тучи оторопи: – Как бы я занималась музыкой? Сама подумай! Я с четырнадцати лет не слышу».

Взмах пушистых ресниц – и Зоя лукаво улыбнулась, искоса глядя на Художницу и перемещая пальцы на клавишах с совершенно определённым намерением, отчётливо проступавшем в их положении и изгибах.

«Уверена, что не слышишь?» – шевельнула она бровью.

Пальцы надавили на клавиши, и в голову Художницы ворвались полузабытые ощущения – точно Зоя не клавиатуру перебирала, а извилины её мозга, вызывая в нём содрогание и радостный отклик. Подобно тяжёлым каплям дождя, звуки падали, складываясь в рисунок… Художница узнала его, это была «Лунная соната», которую мать играла сотни раз, дополнительно занимаясь с учениками на дому. Тогда, много лет назад, Художница ещё могла слышать.

Нет, не может быть!… Она пощёлкала пальцами возле ушей – ничего. Только вибрация в костях и нервных волокнах… А музыка продолжала звучать.

«У музыки есть комплексный месседж, – прозвенел мыслеголос Зои, органично вплетаясь золотым дождём в шедевр Бетховена. – Сложный духовно-энергетический посыл, который твой мозг и расшифровывает как звук. Ты слышала в детстве, и этот механизм, этот своего рода «преобразователь» у тебя есть. Поэтому ты и можешь воспринимать музыку, если захочешь – точно так же, как речь. А пустые шумы, не несущие никакой смысловой нагрузки – нет».

Пальцы соскользнули с клавиш, и Зоя с отсветом колдовского липового золота в глазах встала и подошла к открытой балконной двери. Обернувшись следом, Художница явственно ощутила запах липового цвета, хотя поблизости от дома росла только старая ива, да тополя из года в год заполняли двор воздушными пуховыми сугробами.

«Ну, вот непогода и кончилась… Спасибо за гостеприимство и за чай. Мне пора».

Огорошенная случившимся, Художница машинально проводила девушку до автобусной остановки. Обе молчали, дыша освежившимся после грозы воздухом и наступая на сорванные ветром веточки тополей, разбросанные по мокрому тротуару. Багровый закат тяжело и зловеще горел в облаках и лужах, заливая улицы странным розовым светом. Только когда Зоя вошла в автобус, Художница сообразила, что не обменялась с ней никакими контактами – ни электронной почтой, ни номерами телефона. Хотя… Вряд ли она решилась бы отправить ей SMS-ку или написать письмо, потому что, как ни крути испуганное, потрясённое сердце, как ни мучай его, как ни ошарашивай испытаниями, а всё-таки оставались любимые руки с миской земляники и чашкой сметаны с сахаром.

Знакомую калитку Художница открыла, когда уже почти стемнело. Кутаясь в плащ синей сумеречной прохлады, сад дремал, только окна дома уютно светились. Художница шла по дорожке на этот свет, как заблудший путник, наконец-то вышедший из леса к человеческому жилью…

Дом был наполнен душноватым теплом и сладким ароматом варенья, а Любимая, помешивая деревянной лопаточкой горячее, исходящее розовой пеной ягодное варево, щеголяла новой причёской: её волосы превратились в такую же копну ангорской шерсти, как у Зои, только девушка носила их распущенными, а Любимая забрала низко у шеи в пушистый пучок.

«Это я мокрые волосы в двенадцать косичек заплела, высушила, а потом расплела и расчесала, вот и вышел такой “взрыв на макаронной фабрике”, – объяснила она со смешком. – Выпрямятся скоро, конечно, но химией травить волосы не хочется. Ну её на фиг».

Ходила Любимая по чисто вымытым полам босиком. Уже в который раз за сегодняшний день Художница остолбенела: ногти на её ногах вызывающе алели маковым цветом. Ложкой с дырками Любимая снимала пену с вишнёвого варенья…

Секундочку! Художнице ведь отчётливо помнилось, что ещё вчера вишенки висели на ветках полузелёные, не налившиеся, а в тазике поверх тёмного сиропа плавали совершенно зрелые ягодки, очищенные от косточек.

«Оказывается, я могу воспринимать музыку», – сообщила Художница, испытывая странное чувство, будто ходит по краю пропасти и вот-вот сорвётся… Или проснётся.