Елена Арсеньева - Северная роза

Аретино, глядя на набеленную и подрумяненную грудь своей возлюбленной, однажды сказал:

– Ну, теперь ты настоящая аретинка!

– Аретинка? – переспросила Троянда. – Что это значит?

– Это значит, – ответил Пьетро, привлекая ее в свои объятия, – что ты – моя. Что ты принадлежишь мне…

И слово «аретинка» засияло, засверкало, расцвело.

Ах, он всегда знал, что сказать и как сказать! В конце концов, это ведь и было начало и конец, альфа и омега, смысл ее жизни: принадлежать Пьетро. Вся жизнь Троянды заключалась в нем… а его жизнь? Уходя поутру из ее покоев (Троянде принадлежали три огромные залы и в придачу две гардеробные, туалетная и купальня), он возвращался лишь вечером, а то и поздно ночью, и Троянде порою становилось до слез жалко своей пропадающей красоты. Она читала, наряжалась, глядела в окна, гуляла в крошечном садике, где был фонтан – мраморная статуя вечно плачущей Ниобеи, и заросли магнолий и мирты закрывали раскаленное солнце… Она в сотый, в тысячный раз смотрела на чудесные картины, столь же наивно-непристойные, сколь и прекрасные, во множестве украшавшие ее покои, с изумлением разглядывала мужские и женские тела, изумляясь тому, что кто-то еще на свете способен испытывать любовь и страсть. Она-то думала, что лишь они с Аретино… Не их ли пылкую нежность провидели гениальными взорами Тинторетто и Тициан, запечатлев ее в образе других людей?..

С Тинторетто, Троянда знала, Аретино был в ссоре: художник угрожал ему оружием, когда тот вздумал заступаться за Тициана в споре, случившемся между двумя великими мастерами. Зато дружба с Тицианом окрепла: Троянда знала, что Пьетро нередко бывает на улице Бирирде, где, близ церкви Святого Канчиано, жил художник. Разумеется, Троянду Аретино с собой не брал: ведь она была всего лишь аретинка, а приглашения на ужины к Тициану добивались, как великой чести, самые знатные люди Венеции, все эти Саммикелли, Нарди, Донато Джиакотти! Троянде оставалось только представлять, как бы она входила через резной портик в громадную темную залу, а потом – прямо в веселый сад, откуда открывался вид на поэтические лагуны, на отдаленные, едва различимые на небесах вершины Альп… Там она познакомилась бы со вдовой великого Корреджо, которую называли «дамой Корреджо» и которая вместе с друзьями покойного мужа, Сансовино, Тицианом и Аретино, просиживала целые часы за столом, уставленным блюдами с дроздами, приправленными перцем и лавровыми листьями, с окороками из Фриуля, присланными Аретино графом Манфредом де Калланто, причем рекой лилось превосходное треббиано, которое обязательно доставляла «дама Корреджо»… Все это Троянда знала только по рассказам Пьетро. Да и всю жизнь его она знала лишь по его рассказам!

Конечно, она скучала… но ведь у него не было ни минуты свободной!

– Столько важных господ, – говорил Аретино, – одолевает меня постоянно своими визитами, что мои лестницы истоптаны их ногами, как мостовая Капитолия колесами триумфальных колесниц. Я не думаю, чтобы Рим видел такую смесь народов и языков, какая наполняет мой дом. У меня можно встретить турок, евреев, индийцев, французов, испанцев, немцев; что до итальянцев – подумайте, сколько их может быть! Я не говорю уже о черни; невозможно видеть меня без монахов и патеров вокруг… Я прославлен своими стихами и драматургией. Теперь ты понимаешь, что принадлежишь великому человеку?

– Да, да, да! – шептала Троянда, целуя его так жарко, как хватало сил.

Впрочем, настроение у Аретино тотчас изменилось:

– Какое жалкое орудие – слово! Иногда тон атласного тела, или светящаяся тень на обнаженном плече, или трепетание света на зыбком шелке притягивают взор, а в твоем распоряжении только пустые слова, чтобы передать это! Нет, орудием влюбленного художника должна быть только кисть. Какая жалость, что я так и не стал художником! Ты вдохновляла бы меня на бессмертные полотна, моя Троянда, моя золотая северная роза! Тициан умер бы от зависти!

Троянда вспомнила, как однажды робко намекнула: мол, нельзя ли попросить великого Тициана написать ее портрет? Она думала, Аретино высмеет ее за самонадеянность, но тот, наоборот, рассердился:

– Вот еще! А вдруг этот donnaiolo [22] Бабник (итал.) . тебя сманит? Нет, еще не время. Может быть, когда-нибудь потом…

Эти слова надолго озадачили Троянду. Как это, интересно знать, ее может сманить Тициан – пусть он и великий художник? Ведь она безраздельно принадлежит Аретино, она любит только его и будет любить вечно. Ради него она оставила монастырь, нарушила все обеты, в его объятиях она испытала ни с чем не сравнимое счастье… да как же возможно лишиться этого? Как это оставить? Как нарушить связующие их узы? Неужто Пьетро считает ее способной на такое преступление? Да ведь это куда большее святотатство, чем бегство из монастыря! Ведь сам он на такое никогда не решится, отчего же подозревает Троянду в нечистых помыслах?