Наталья Новгородская - ПОД МУЗЫКУ ШОПЕНА

Лизет кивнула. Она тоже кивнула в ответ, как бы сочувствуя девушке и принимая её сторону.

– Я понимаю, тебе захотелось почувствовать себя светской дамой, блеснуть в изысканном обществе, это естественное искушение для юной девушки. Но я здесь, чтобы предостеречь тебя.

Её голос, вкрадчивый и ласковый, всё более проникал в душу Лизет и отзывался там эхом, она с трудом уже сдерживала слёзы, чувствуя себя самой неблагодарной и самой ничтожной из всех.

– Тебе следует больше заниматься своим совершенствованием, ты ещё до конца не искоренила свою провинциальность, чтобы считаться способной выдержать давление общества. Ты ещё только в начале пути, и, возможно, когда-нибудь ты разовьёшь свои способности нравиться и покорять до того, что сможешь показаться в обществе.

Финалом этой речи была самая ласковая улыбка, на которую была способна Василиса Ивановна. Лизет тихо поблагодарила свою покровительницу, и, стараясь идти как можно тише, покинула комнату. Хозяйка дома наконец-то выдохнула, убеждённая, что она путём внушения стыда и робости понизила самооценку своей подопечной до такой степени, что она теперь побоится и думать без её позволения о чём-либо касательно высшего общества, а не то что о свадьбе с её сыном. По правде сказать, она была убеждена, что у той и мыслей таких не было, но лучше предупредить беду, чем слишком поздно обратить на неё внимание.

Лизет пришла в свою маленькую комнату, которая находилась в другом крыле, где было всегда тихо и куда никогда не водили гостей, и, наконец, слёзы полились из её глаз, быстро стекая по щекам, и собираясь за воротом платья. Слова тётушки ещё несколько минут отзывались в её сердце, пока она совсем не пришла в себя, и тогда уж стала обдумывать происшедшее. Ясно, что её благодетельница совсем не знает Лизет, иначе не стала бы говорить о её несуществующем желании блистать в свете. Не знает она и о настоящих её желания и чаяниях, что свидетельствует не столько о заботе, а сколько о формальности, которую она выполняет, пользуясь зависимостью своей племянницы и не гнушаясь использовать её в качестве то ли служанки, то ли компаньонки.

Девушка прислонилась к оконной раме; за окном моросил мелкий дождик, ударяясь о стёкла, он играл какую-то загадочную и грустную мелодию. Она прислушалась. Одиночество, холод, тоска – вот о чём были эти мотивы. Лизет знала, что она чужая в этом прекрасном доме и этом хмуром городе. Она снова потеряла то, что приобрела в пансионе мадам Фроссар – дружбу, участие и свободу. Девушка без средств не может считаться свободной, но освободят ли её из этой золотой клетки, если она попросит? Скорее, нет, да у неё не хватит сил и смелости, чтобы самой идти по жизни, борясь со всеми невзгодами самостоятельно.

Мишель, наоборот, был в прекрасном расположении духа, впрочем, как обычно. Он не знал, какие подозрения на его счёт были у его матушки, а если бы узнал, то его бы очень озадачило, что она могла подозревать между ними какую-то связь, кроме родственной. Ему казалось, что сестрица стала положительно влиять на него, и чем больше времени она жила у них, тем сильнее он привязывался к ней. Он не стал её знакомить с друзьями, видя, что она предпочитает тихую домашнюю атмосферу шумным развлечениям, а музицирование – изысканным балам; казалось, он уважал её так, как никакую другую женщину, исключая, конечно его мать. Лизет отказывалась от его приглашений в театр или в модный салон Жюстины Богарте, светской львицы, у которой часто собиралось высшее общество, известные музыканты, поэты и певцы. Ничто не могло соблазнить его кузину ещё раз выйти в свет, хотя она и виду не подавала, как бы ей хотелось хоть раз побывать там, проскользнуть незаметно туда тенью или, облачившись в платье служанки, постоять в сторонке, спрятавшись за занавесь.

Она пыталась найти успокоение в музыке, и когда музыкальная гостиная была свободна, проводила время за фортепиано. В остальные часы Лизет была занята различными домашними делами, которые на неё возлагали в большей степени её добросердечие и податливость, и в меньшей – её зависимое положение в семье.

Однажды Мишель застал её в музыкальном салоне одну и спросил то, что уже давно волновало его:

– Я знаю, что вы любите музыку, так почему же вы редко играете?

– У меня теперь так много дел, что времени на упражнения почти нет, но я бы больше огорчилась, если бы причинила вашей семье неудобства. Я люблю играть, но если нет возможности, то могу найти удовольствие и в чём-нибудь другом – чтении или шитье, например.