Витольд Недозор - Дочь Великой Степи. Танец клинков

Каменная баба. Женщина.

Ведьма.

С изрытого временем лика слепо взирают впадины глаз. И чем дольше смотришь на изваяние, тем отчетливее кажется, что внутри незрячих впадин оживают искорки зрачков.

И начинает чудиться, что камень ждет чего-то. Или кого-то.

Гипсикратия поспешно отвернулась, чтобы Теокл не заметил ее чувств. И начала развязывать крепление люльки.

Рыжая кобыла стояла смирно, она не чувствовала опасности – а кони замечают ее гораздо раньше, чем это дано человеку. Впрочем, это если говорить об опасности, исходящей от внешнего мира. Если от каменного истукана и исходила какая-то угроза, то направлена она была не на коней…

Девочка сладко причмокивала во сне. Она не проснулась, даже когда мать взяла ее на руки.

– Итак, любимая, – Теокл был уже рядом, бережно обнял их обеих – и Гипсикратия снова вздрогнула, как будто через это объятие ей передался холод каменной Ведьмы, которой только что касалась рука мужа, – правильно ли я помню твои слова? Что ты в своем йере , родном поселке, как-то раз неоперившейся юницей пришла к такому же изваянию – и задала ему вопрос, который переменил твою судьбу?

Он тоже ничего не замечал. Наверно, угроза, излучаемая гранитным истуканом, не проявляется и в мужском мире.

– Было, – глухо ответила скифянка. – Только наша каменная баба была больше, локтей шести высотой. И вкопали ее на самой вершине кургана…

– А эта стоит вот здесь, на участке, который я приобрел под… – Теокл замолчал. – Впрочем, я и сам пока не решил, под что. Работники только начали его расчищать – и вдруг обнаружили вот это. Кто знает, каким неведомым богам тут поклонялись века назад, еще до основания Синопы…

Гипсикратия вдруг увидела будто наяву: она, еще иного имени и племени, семнадцатилетняя, стоит в ночной тьме перед Ведьмой и распевно произносит: «О Мать-Луна! О Отец-Небо!.. Я – дочь дочери вашей… Я – вопрошающая… Дайте же ответ мне, смертной с вашей кровью в жилах!» А потом вытаскивает из поясного мешочка гадальную костяшку, зачерненную с одной стороны…

Тогда на небе сверкали первые звезды, сейчас – последние.

И Гипсикратия вздрогнула третий раз, потому что увидела: на ладони Теокла лежит костяшка, бараний астрагал. Одна сторона белая, другая – зачерненная.

– Ты…

– Да, жена моя! – широко улыбнулся Теокл. – Наша маленькая Олимпиада еще не может спросить неведомую богиню о своей судьбе – и я хочу, чтобы ты как мать задала этот вопрос за нее. Так же, как когда-то: под звездами, вдали от людского жилья… Тогда выбор судьбы привел к тому, что наши жизни переплелись – а ведь ничто прежде не сулило ни мне, ни тебе такого счастья! Кто сказал, что наша дочь не имеет права на подобный дар богов?

И тут он наконец заметил ее тревогу.

– Что случилось, любимая? Ты… ты не все рассказала мне о том гадании?

Теперь Гипсикратия во всем винила только себя. И ей оставалось одно: держаться как можно беззаботнее.

– Да так… – Она негромко, чтобы не потревожить спящую девочку, засмеялась и небрежно махнула свободной рукой. – На самом деле солгала мне тогда каменная Ведьма. Я спрашивала у нее, станет ли моим супругом купец, станет ли воин – на всё выпадала черная сторона костяшки: «нет». А вот когда я, по юной глупости, поинтересовалась, суждено ли мне выйти замуж за царя – гадальная кость тут же упала белым вверх!

Гипсикратия сбросила с плеч шерстяной плащ-гиматий, расстелила его на росистой траве. Склонилась, собираясь поставить на плащ люльку, – и вдруг заметила на стволе молодого дерева крепкий сучок. Это даже лучше: скифские колыбели устроены так, что их и на спине у лошади можно крепить, и подвешивать к потолочному крюку жилища. Дитя скифской крови будет спать безмятежно.

В жилах малышки Олимпиады скифская кровь смешалась с эллинской – но она тоже оставалась безмятежной, даже улыбнулась во сне. А у ее матери появились еще несколько драгоценных мгновений, позволяющих не смотреть мужу в глаза.

Гипсикратия не все рассказала ему о том гадании. Да, ее судьба действительно изменилась – но первой же переменой, случившейся прямо на следующее утро, была гибель всего их йера, рода.

И меньше всего на свете ей хотелось подвергнуть свою дочь испытанию Ведьмой.

Когда Гипсикратия повернулась к мужу, на ее лице уже не было страха. А на его лице больше не было улыбки.

– Я и воин, и купец, – медленно произнес Теокл. – Царем же мне действительно не быть. Но хорошо, что мы не взяли в эту поездку никого из слуг – и, да будет на то воля богов, наш повелитель, царь Митридат, не проведает о твоем гадании.