Мариам Тиграни - Роза Ветров

– Служба в консульстве, – замечая озадаченность друга, пошутил Дима и повёл его по витиеватой лестнице наверх. Какой-то мужчина с живописной бутоньеркой в кармане поприветствовал «юного графа» по-русски и пожал ему руку. – Скучнее некуда! Хуже может быть только чиновничество в каком-нибудь министерстве…

– Поэтому-то ты отказался от должности секретаря, которую тебе предлагал отец?

– Целый день перебирать бумажки и играть в штосс? Я бы не вынес такой жизни!

– Жизни без полёта фантазии, не так ли? Лучше слоняться без дела по городу, но зато не заковывать себя в рамки.

Дима улыбнулся, признавшись, что друг, пожалуй, знал его даже слишком хорошо. Несколько коридоров молодые люди вновь преодолели молча и, окончательно сбив дыхание на лестнице, наконец вышли на нужный этаж. Только что в кабинет графа Румянцева зашла какая-то девушка с подносом в руках, и Дима без труда её узнал. «Наденька!». Солнечный зайчик заслепил глаза, а за полуоткрытой дверью раздался весёлый мужской хохот.

– Ну-с, ваше сиятельство, – протяжно проговорил граф Румянцев и подал графу Воронцову руку над шахматной доской. – Вынужден признать, что эту партию я запомню надолго.

– Полно вам, полно, Александр Михайлович, – удовлетворённо покряхтел Воронцов, поднялся на ноги и поклонился коллеге, слегка склонив голову набок. – Вы храбро сражались. Уверен, что в следующий раз ваш ферзь всё-таки устоит перед чарами моей королевы…

Почтенные мужи вновь рассмеялись, пожимая друг другу руки, и Мехмед сквозь щёлочку между створками увидел, что, хоть отец друга за все эти годы заметно постарел, седина ему, впрочем, очень шла. Интерьер в кабинете старшего Румянцева отличался изысканностью. Дорогие портсигар и чернильница, ломившиеся от литературы книжные полки, позолоченная статуэтка греческой богини победы Ники на рабочем столе и портрет какой-то Лопухиной на стене – так, во всяком случае, назвал её Дима, – всё это приковывало его непривыкший, чисто восточный взгляд.

Закончив с наблюдениями, он спросил у друга:

– О чём они?

– А!.. – махнул тот рукой. – Обычная светская болтовня.

Постукивая аккуратными каблуками о лакированный пол, граф Воронцов – как истинный дипломат, всегда с иголочки! – показался перед молодыми людьми и первым же делом заключил юного графа в объятья.

– А!.. Митя Александрыч! – хохотнул граф, сознательно коверкая имя юноши. Так он хотел показать своё отеческое к нему отношение. – Посмотрите, кто тут у нас… Александр Михайлович! Чадо ваше ненаглядное пожаловало.

Мехмед хлопал ресницами, – русский он разбирал ещё хуже французского! – и честно прождал, пока Воронцов закончит с любезностями. Зато ими вскоре озадачился Александр Михайлович, обнял сына и пожал руку его другу. Русские и правда чересчур любили расшаркиваться в дверях! Но, слава великому Аллаху, через какое-то время всё-таки с покончили с этим.

– Мехмед-бей, – обратился к гостю старший Румянцев. К счастью, на турецком!.. – С добром ли к нам пожаловали?

– Нам нужна помощь, – со вздохом отозвался Дима. – Боюсь, батюшка, без вас мы не справимся.

Александр Михайлович с готовностью кивнул и любезно отошёл в сторону, пропуская вперёд молодых людей. У дверей они с Воронцовым вновь пожали друг другу руки, и когда его сиятельство покинул их, Румянцев жестом подозвал к себе Наденьку.

– Принеси ещё чаю, голубушка.

Через несколько минут Наденька вернулась уже с подносом. Мехмед и Дима опустились на широкий диван, как нельзя кстати нагретый до них Воронцовым. Турок до сих пор озирался по сторонам в недоумении, и старый граф лично налил ему в стакан чаю.

– Не хотите ли сахару, Мехмед-бей? – гостеприимно предложил хозяин, постукивая по краям своей чашки ложкой.

– Благодарю, ваше сиятельство, – неуклюже отнекивался Мехмед, боясь напомнить графу, что держал пост.

– Я прошу простить за то, что у нас нет армуды. Мы обычно не пьём в них чай.

– В Рамадан мусульмане не пьют и не едят до заката солнца, батюшка, – всё-таки напомнил отцу Дима, и в его взгляде сквозил ласковый упрёк. Как вы, мол, не догадались!..

Неловкая пауза затягивалась, и Мехмед чуть не ошпарил ногу чаем. Он и раньше знал, что отношения между отцом и сыном оставляли желать лучшего, но находиться при подобной сцене оказалось гораздо сложнее, чем просто слышать о них. Он еле сдержался, чтобы не извиниться и не покинуть это чужое место, но, вспомнив о Геннадиосе, сдержался и заговорил: