Сара Дюнан - Исповедь куртизанки

Что они увидели, когда двери распахнулись, выпуская ее? К этому моменту своей жизни Фьяметта Бьянчини получила куда больше причитающейся ей доли комплиментов, многие из которых оказались достаточно материальными, чтобы быть похороненными в больших сундуках под слоем навоза. Но сейчас все было по-простому, под стать мужчинам, стоявшим перед ней. Она стояла, расправив плечи и выпрямившись во весь рост, как умеют только знатные женщины, привыкшие во время верховой езды держать голову высоко поднятой, глядя поверх толпы. И она была прекрасна. Ее гладкая кожа отливала молочным блеском, словно алебастр, а грудь поднималась из златотканого лифа, который обнажал больше, нежели скрывал: безупречный скромный соблазн в городе богачей, давших обет безбрачия, вынужденных изображать добродетель даже тогда, когда они вышагивали по улицам с членом, торчащим из-под церковного облачения, словно парадный флагшток.

Глаза ее отливали изумрудной зеленью молодой листвы, губы были сочными и алыми, а на щеках рдел слабый персиковый румянец. Но особенно ее выделяли среди прочих именно волосы. Они походили на речное золото в половодье, и богатством цвета они отличались не меньшим; струи белого золота и цвета подсолнечника, разбавленные медом и красным каштаном, невероятно необычные и при этом поразительно естественные, так что сразу становилось ясно, что это – дар Божий, а не ухищрения аптекаря. А поскольку у нее не было кольца на пальце или супруга в доме, то она носила их распущенными во время своих забав, так что вечерами, когда на нее находила такая блажь и она откидывала голову, смеясь или изображая досаду, этот густой водопад колыхался вместе с ней; и если вам случалось оказаться рядом, то вы могли поклясться, что солнце взошло на небесах только ради вас.

Словом, эти неуклюжие и грубые крестьяне, от которых разило смертью и дешевой выпивкой, при ее появлении замерли на месте как вкопанные. В то время Рим был полон красивых женщин, многие из которых стали еще красивее благодаря своему легкому поведению, и каждая из них напоминала порыв прохладного ветерка для мужчины, умирающего от жажды. Но очень немногие могли соперничать с моей госпожой в том, что касалось ума, который был у нее острее зубочистки, или коварства, когда дело доходило до драки.

– Добрый вечер, солдаты Испании. Вы проделали долгий путь, и наш великий город рад приветствовать вас. – Голос ее звучал звонко и властно, а словарный запас был отточен и обогащен общением с многочисленными испанскими купцами и странствующими монахами. Хорошая куртизанка умеет соблазнять на многих языках, и Рим выпестовал лучших из них. – Где ваш капитан?

Всадник на лошади как раз поворачивал, но другие оказались куда ближе. Теперь, когда ее голос разрушил чары, они начали приближаться к ней, причем один выдвинулся вперед, ухмыляясь во весь рот и протягивая к ней руки с насмешливой мольбой, причем нож в одной из них служил дополнительным средством очарования.

– Я и есть их капитан, – хрипло проговорил он, хотя остальные за его спиной заулюлюкали и засвистели. – А ты, должно быть, папская шлюха.

К этому моменту он подошел к ней почти вплотную. Но она не дрогнула и не отступила, лишь выпрямилась еще больше, став выше его на добрых пару дюймов.

– Со шлюхами, синьор, вы уже пообщались. Здесь же перед вами дом Фьяметты Бьянчини. Он предлагает пищу и кров тем мужчинам, которые еще не изведали гостеприимства Рима.

Он крякнул, глядя на нее, – похоже, слова моей госпожи озадачили его. Трое его приятелей вышли из-за его спины, почуяв, что запахло жареным. Но капитан уже слез с лошади и теперь проталкивался вперед сквозь толпу вояк, что сгрудились вокруг. Руки у стоявшего рядом со мной на крыше Заккано затряслись так сильно, что я начал беспокоиться за судьбу ружья, которое он держал. Едва ли вы сумели бы найти в Риме двух других таких же смазливых братьев-близнецов, но, несмотря на схожесть характеров, в минуту опасности Заккано и Джакомо вели себя совершенно по-разному. Впрочем, лишившись мальчишки-конюшего, мы утратили и свободу выбора.

Еще один солдат, чье лицо почернело от пороховой копоти, оттолкнул своего товарища и шагнул вперед, оказавшись совсем рядом с моей госпожой. Рука его потянулась к ее телу. Она даже не шелохнулась, пока пальцы его не оказались в дюйме от ее груди, а потом с быстротой вечерней ласточки подняла свою правую руку и отбросила его ладонь в сторону. Он охнул, не столько от боли, сколько от негодования.