Сара Дюнан: Исповедь куртизанки

Итак, на шестой день мая месяца в 1527 году от рождества Господа нашего началось второе разграбление Рима.

То, что нельзя было унести или обратить в звонкую монету, безжалостно истреблялось и разрушалось. Принято считать, что в этом деле в худшем смысле отличились лютеранские ландскнехты. И пусть император Священной Римской империи поклялся везде и всюду защищать имя Господне, он отнюдь не брезговал тем, чтобы привлекать на свою сторону мечи еретиков, дабы вселить ужас в сердца своих врагов. Для них Рим был лакомым кусочком, обиталищем самого Антихриста, и в качестве наемников, которым император очень вовремя позабыл выплатить жалованье, они жаждали как набить свои карманы, так и восславить свои души. Каждая церковь представлялась им выгребной ямой коррупции, каждый монастырь – вместилищем шлюх во Христе, каждый лишившийся родителей ребенок был насажен на штык (дети были слишком мелкими целями, чтобы тратить на них пулю) и являл собой душу, спасенную от ереси. Разумеется, все это могло оказаться правдой, но я собственными ушами слышал, как пронзительные крики жертв заглушали еще и испанские, а не только немецкие ругательства и богохульства, и готов биться об заклад, что когда повозки, запряженные мулами, выехали наконец за ворота Рима, нагруженные золотой утварью и гобеленами, то в сторону Испании их направилось ничуть не меньше, чем в Германию.

Если бы они двигались чуточку быстрее, а награбили бы во время своего первого нападения чуточку меньше, то вполне могли бы захватить самый ценный приз: самого понтифика. Но к тому времени, как враги добрались до Ватикана, папа Климент VII, задрав подол своего облачения (и обнаружив, вне всякого сомнения, в своем жирном подбрюшье клещами вцепившуюся в него свору кардиналов), прихватив заодно и дюжину мешков, поспешно набитых драгоценностями и святыми реликвиями, устремился, сверкая пятками, так, словно за ним гнался сам дьявол, в замок Святого Ангела. Там немедленно был поднят мост, когда преследователи уже показались вдали; дюжина священников и придворных в отчаянии уцепилась за его цепи, и их пришлось стряхивать, после чего все они благополучно утонули в крепостном рву.

Обнаружив, что смерть дышит им в затылок, многие ударились в панику, опасаясь за свои души. Некоторые клирики, видя, что наступает их последний, судный час, бесплатно отпускали грехи и читали покаянные проповеди, но были и другие, сколотившие небольшие состояния на том, что даровали всепрощение по заоблачным ценам. Не исключено, что сам Господь наблюдал за их работой: уж во всяком случае, когда лютеране находили их, забившихся, словно крысы, в самые темные углы своих церквей, беспомощно кутающихся в мантии, то гнев, обрушившийся на них, выглядел праведным и благородным, и им вспарывали животы, избавляя их сперва от сокровищ, а потом и от кишок.

Тем временем мы в своем доме под звуки все нарастающей бойни, доносившиеся издалека, поспешно полировали вилки и оставшиеся лучшие бокалы. В своей спальне моя госпожа, которая всегда с неизменной тщательностью относилась к поддержанию собственной красоты, навела последние штрихи на свой туалет и сошла вниз. Из ее окна время от времени можно было увидеть на улицах редкие фигурки спешащих людей, поминутно оглядывающихся, словно в опасении, что некая невидимая волна вот-вот накроет их с головой. Минуло совсем немного времени, и мы уже стали различать отдельные крики боли. Настал час личным примером воодушевить наши силы обороны.

Я как раз собрал слуг в столовой, когда она вошла туда. О том, как она выглядела, я расскажу немного погодя: все они были не понаслышке знакомы с величием ее внешности, но сейчас их куда больше волновала возможность спасти свою шкуру, нежели благоговейный трепет, который она внушала одним своим видом. Ей хватило одного взгляда, чтобы оценить происходящее. Слева от нее скорчилась Адриана, ее горничная, так крепко обхватив себя руками за плечи, что ей наверняка было трудно дышать. В дверях застыл Бальдасар, повар, лицо и плечи которого лоснились от жира с вертела, а на дальнем конце только что накрытого стола застыли двое худеньких слуг-близнецов, сжимая в правой руке по хрустальному кубку, и различить их можно было только по тому, что один дрожал сильнее другого.

– Если тебе трудно держать кубок как полагается, лучше поставь его на стол, Заккано, – негромко прозвучал сильный голос госпожи. – Наши гости не обрадуются, увидев, что повсюду рассыпаны осколки стекла.