Элизабет Чедвик: Осенний трон

– Полагаю, такое объяснение вполне годится, чтобы прикрыть факт моего заключения.

Маршал промолчал, однако выражение его лица было достаточно красноречивым.

К Алиеноре подскакал на пляшущем кауром коне Гарри:

– Папа решил, что тебе будет удобнее путешествовать в таком седле, потому что ты давно не ездила верхом.

– И потому что ему так надо. Гарри, меня лишили свободы, но не способности мыслить или скакать на лошади.

Сын состроил приличную случаю скорбную мину, но тут же просиял и с обезоруживающей улыбкой воскликнул:

– Но солнце-то все равно светит, и погода сегодня выдалась превосходная для прогулки верхом – хоть боком, хоть передом!

У Алиеноры едва не вырвалась в ответ колкость насчет того, что в любую погоду неплохо бы иметь право выбора, но она прикусила язык. В отличие от нее, Гарри обладает счастливым талантом жить легко; как бабочка, он наслаждается приятным моментом и больше ни о чем не думает.

Несколькими ловкими движениями сын стянул кожаную крагу с сидящим на ней кречетом и надел на руку Алиеноры:

– Держи, мама.

Она ощутила вес птицы, хватку стальных когтей поверх стеганой перчатки. На нее уставились два чернильно-черных пронзительных глаза. Гарри же одобрительно кивнул:

– Вот так. Ты великая королева и герцогиня, едущая по свои делам.

У Алиеноры снова защипало в глазах. Вплоть до заточения в стенах Сарума она всегда держала при себе самку белого кречета и страстно любила запускать ее в небо во время охоты. Самки этой породы крупнее и сильнее самцов. Давным-давно, в день свадьбы, Алиенора подарила Генриху такую же птицу, и теперь не проходило и дня, чтобы она не жалела о своем подарке.

– Какая у нее кличка? – спросила она.

– Алиенора, – ответил Гарри.

Королева закусила губу, изо всех сил стараясь не расплакаться.

– Представляю, как она парит в высоте… на свободе… – произнесла она, когда наконец обрела голос.

Кавалькада выехала из ворот Сарума. В апрельской голубизне неба гонялись друг за дружкой чистые белые облачка; над дюнами распевали жаворонки; колыхалась под порывами ветра молодая трава. Сердце терзала невыносимая боль.

В Винчестер они прибыли, когда уже стемнело, и к тому времени Алиенора едва не теряла сознание от усталости и ломоты в костях. Сомнения Генриха относительно ее способности передвигаться верхом оправдались с лихвой. Запертая в Саруме на протяжении двух лет, лишенная компании и возможности бывать на свежем воздухе, она ослабела и телом, и духом.

Кречета вернули в походную клетку за несколько миль до конца пути, и символичность этой меры не осталась для королевы незамеченной. А еще более беспокоило ее то, что она чуть ли не завидовала птице в ее тесном, но надежном укрытии.

Тем временем Алиенора и ее спутники проехали под входными арками замка, миновали стражей и наконец натянули поводья в темном дворе. Собрав последние силы, королева спрятала свои переживания под маской гордой неприступности. К прибывшим поспешили слуги с лампадами, которые разбрасывали во мраке пляшущие круги золотого света. Уильям Маршал первым оказался подле лошади ее величества, помог ей спешиться и поддержал, пока она не смогла твердо стоять на ногах. Алиенора на мгновение приникла к нему, ощущая мощное тело, но потом выпрямилась. Тем, кто смотрел на нее, вполне могло показаться, что королеве и вправду нездоровится, а ее прибытие в темноте только подкрепляло такой вывод. Ни фанфарами, ни красочным шествием не отмечался въезд великой и деятельной королевы в город. Измученную, похожую на тень женщину встречала только притихшая ночь.

Алиенора обернулась к Гарри, который распускал свиту на ночлег добродушными шутками и похлопыванием по плечам.

– Уже поздно, – едва слышно проговорила Алиенора. – Я… я бы сразу легла.

– Конечно, мама, что же я сам не подумал!

Гарри немедленно взял на себя роль заботливого сына, разразился потоком быстрых распоряжений, и очень скоро служитель с лампадой повел Алиенору в покои, которые всегда отводились ей, когда она останавливалась в Винчестере в бытность свою полновластной королевой.

Глотая слезы, она здоровалась с мягким светом подвесных ламп из толстого зеленого стекла, с разноцветными гобеленами на стенах, с кроватью под покрывалом из шелка и мехов. На скамье с откидным сиденьем лежали две книги в кожаных переплетах и окладах слоновой кости, а на столике по соседству стояли шахматы и кувшин с бокалами из горного хрусталя. От курильниц растекался тонкий аромат, полные угольев жаровни источали благодатное тепло. До своего заточения Алиенора воспринимала весь этот комфорт как должное. Два года она была лишена его, и теперь недвусмысленная демонстрация Генрихом того, что он может дать ей и что может забрать, пробудила в ней гнев и неприязнь, из-за чего перехватило дыхание.