Элизабет Чедвик: Лавина чувств

Джослин де Гейл, ехавший во главе отряда наемников, процедил проклятие сквозь зубы и сердито посмотрел на заваленную вещами телегу, которая стала поперек дороги, загородив проезд всем остальным повозкам. Джослин был в седле с самого рассвета, а уже близился вечер. Они ехали целый день под дождем, но уютный отцовский дом в Лондоне все еще был в пяти милях от преградившей путь телеги.

Рыцари и воины окружили ее, словно зеваки, собравшиеся вокруг мертвого тела. В центре этой толпы какой-то мужчина осматривал сломанное колесо. Надетый на нем плащ, отделанный соболем, и его стройная, с лоснящимися боками лошадь, придерживаемая оруженосцем, указывали на то, что он был благородных кровей. Укутанные в одинаковые платки женщины робко поглядывали на мужчин из-под ветвей нависшего над дорогой дерева.

Спешившись, Джослин бросил поводья своему оруженосцу и подошел к поврежденной телеге. Воины замерли, опустив руки к рукояткам мечей и сжав пальцами копья, а дворянин, едва заслышав ржание лошадей, доносившееся с дороги, обернулся и презрительно поморщился, как только узнал Джослина.

Джослин относился к нему с таким же презрением. Молодой барон Джайлс де Монсоррель являлся дальним родственником графа Лестерского и потому причислял себя к родовой знати. Джослин — простой вояка, заработавший дворянский титул своим мечом, — ему и в подметки не годился. Им иногда приходилось встречаться друг с другом во время рыцарских турниров во Франции, но дружбы из этих встреч не получилось. Монсоррель был не из тех, кто мог забыть человека, который однажды выбил его из седла тупым концом рыцарского копья.

Обстоятельства вынуждали Монсорреля быть вежливым, и потому он холодно поприветствовал Джослина кивком головы, сжав при этом губы и слегка покраснев. Ответив на его приветствие тем же, Джослин обратил внимание на сломанное колесо телеги. Теперь он видел, что оно не просто сломано, а безнадежно разбито соскочившим с него железным ободом.

— Да вам его ни за что не починить, — заметил он. — Боюсь, придется одолжить телегу в ближайшей деревне. Кларкенвелл недалеко отсюда.

Он медленно обошел вокруг сломанной повозки, внимательно осматривая ее со всех сторон, и остановился перед тремя все еще запряженными в нее лошадьми.

— Тяжелый ли у вас груз?

— Это вас не касается, — ответил Монсоррель, и золотое ожерелье на его сердито дернувшейся шее вздрогнуло. Стряхнув капли дождя с белокурых волос, он злобно посмотрел на Джослина.

— Нет, касается, — возразил тот, — я не могу проехать. Ваша телега загородила всю дорогу. Если она не слишком тяжелая, я мог бы помочь вам перетащить ее на обочину.

Теперь уже все лицо Монсорреля покрылось багровыми пятнами.

— Полагаешь, я уступлю дорогу такому, как ты? — проговорил он, задыхаясь от гнева.

Одна из женщин, что-то быстро шепнув на ухо своей соседке, отделилась от остальных и, направившись к двум спорщикам, стала между ними. Она внимательно посмотрела в лицо Джослину, так что тот был вынужден оторвать взгляд от Монсорреля. Ее шерстяной платок весь намок от дождя, а короткие локоны влажных каштановых волос ниспадали на брови. Жалобные серо-голубые глаза и утонченные черты лица придавали ей какое-то детское выражение. Глядя на Джослина, она указала рукой на сломанную повозку.

— Пока мы сумеем найти колесного мастера или взять у кого-нибудь телегу, городские ворота закроются на ночь. — Обдумывая, что сказать дальше, она закусила губу, будто сдерживая дрожь. — Я заметила, что ваша повозка в два раза больше нашей, но меньше нагружена. Уверена, если вы одолжите ее нам, мой муж отплатит вам благодарностью за все издержки.

Джослин с изумлением уставился на нее, не зная, что сказать. Она ответила лукавым взглядом и туго затянула мокрый платок на подбородке.

— Линнет! — крикнул Монсоррель, подняв кулак и обратив свой гнев с Джослина на жену. — Как ты смеешь вмешиваться?

Она слегка вздрогнула, но ее голос оставался ровным и спокойным:

— Я думала о вашем сыне, милорд. Он может простудиться.

Монсоррель с досадой посмотрел на женщин, сидевших в стороне и ожидавших развязки. Джослин взглянул туда же. Из груды тряпья и одеял высунулась маленькая детская рука, которую нежно взяла одна из нянек. Затем показались огромные испуганные глаза и вздернутый носик на бледном крохотном личике. Монсорреля злило то, что он оказался в ловушке, так как не мог, к своему стыду, перечить женщине, но, вспомнив о ребенке, с пониманием отнесся к ее мужеству. Стиснув зубы, он обратился к Джослину: