Маргерит Кэй - Обольстительная леди Констанс

– Ты скромничаешь, Констанс. Ты преобразилась сама.

– Да. Может быть. – Она говорила, еле сдерживая слезы. – Вот небольшой залог моей благодарности. – Она указала на карту. – Надеюсь, что мой труд окажется небесполезным.

Длинными пальцами он обвел какое-то созвездие. Выражение его лица было мрачным. Она ждала, но он молчал. Она встала. Все-таки неправильно, что она решила повидаться с ним.

– Мне пора.

Она направилась к двери, но он поравнялся с ней.

– Я тоже изменился благодаря тебе, – сказал Ка-дар. – Но я еще не поблагодарил тебя как следует.

– Не нужно. Как ты сказал, преображение должно идти изнутри.

– Но ты многое мне объяснила. – Он заправил прядь волос ей за ухо. – Я всегда буду тебе признателен.

Он улыбнулся, как ей показалось, нежно. Такая улыбка разбивала ей сердце. Она схватила его руку, поцеловала ее и побежала прочь. Он окликнул ее, обещал, что придет к ней, как только рассмотрит карту. Она поспешно закрыла рот ладонью, чтобы не дать вырваться рыданиям. Ей хотелось только одного: поскорее добежать до спальни, прежде чем она расплачется.

Но времени для слез не оставалось. Ее корабль выходил в море с вечерним приливом. Растерев лицо жестким полотенцем, она в последний раз поднялась на террасу на крыше, чтобы накрыть телескоп чехлом и оставить записку Кадару: она знала, что он, как и она, привык считать эту террасу их особенным местом. Затем Констанс тихонько вышла из бокового выхода и направилась в порт.

Рано утром, после долгого, но плодотворного дня, проведенного в обсуждении с народом макета, Кадар больше не мог противостоять насущной потребности в обществе Констанс. Он внушал себе: все дело в том, что он должен разделить с ней волнение этого важного дня. Она была рядом с ним в Большом оазисе, где были посажены первые семена. Сегодня, излагая свои планы, он не заметил ее среди слушателей.

Едва поднявшись на террасу, он понял, что ее там нет. Сердце сжалось от ужасного предчувствия. Луна была почти полной, и он заметил, что телескоп накрыт чехлом, подушки, которые обычно лежали с ним рядом, унесли. На столе под навесом тоже было пусто. Он увидел только конверт… Ему стало нехорошо.

Он зажег лампу и взломал печать. Записка была короткой, но от ее содержания силы оставили его. Констанс уехала. Она благодарила его за все. Она навсегда сохранит Маримон в своем сердце. Больше ничего. Она не объяснила, почему так внезапно уезжает. Не извинилась за то, что не попрощалась. Не упомянула о том, что она напишет в будущем. Ничего.

Но чего он ожидал? Они оба решили: будет лучше, если она уедет. Она его отвлекала. Думал ли он о ней в последние два дня? Хотя он ее избегал, теперь он понял, что есть разница, огромная разница между тем, когда он знал, что Констанс здесь и смотрит на звезды, а утром долго спит в своих покоях, пишет свои записки, скачет на лошади, которую он привык считать ее лошадью, – и тем, что Констанс больше нет. Констанс уплыла из Маримона. Уплыла от него. Навсегда.

Он чувствовал себя брошенным. Ему сегодня не удалось поделиться с ней своим успехом. Он не сможет сказать ей, как красивы составленные ею карты звездного неба. Он больше не сможет в последний раз убедить ее принять его помощь, чтобы она могла строить свое будущее. Он не сможет лежать здесь и говорить с ней о звездах. Видеть, как загорается ее лицо, как всегда, когда она говорила о небе. Ее глаза сияли, как звезды, руки порхали, как метеоритный дождь, волосы напоминали корону вокруг солнца – ее лица.

Кадар посмотрел в ночное небо. Луна была слишком яркой, чтобы можно было рассматривать звезды, но он различил созвездие Водолея. Интересно, смотрит ли Констанс на то же созвездие, уплывая от него по Красному морю, уплывая через океан к новой жизни?

Ему отказано даже в маленьком утешении: попрощаться с ней как следует. В последний раз обнять ее, поцеловать в последний раз. И хуже всего то, что он уже не сможет сказать, что он любит ее. Страстно. Всей душой. Всем сердцем.

А ведь он ее любит, понял он внезапно со страстной уверенностью. Глядя, как с неба падает звезда, Кадар удивлялся самому себе. Как он мог быть настолько слепым? Он любит ее, и уже то, что чувство было совершенно другим, чем то, что он испытывал к Зейнаб, укрепляло в нем уверенность: на сей раз его любовь была настоящей. Не идеальной. Любовь, которая видела настоящую Констанс и не идеализировала ее. Он любил Кон-станс со всеми ее недостатками, и ему нисколько не хотелось изменять ее. Он хотел, чтобы она была вольна делать то, что хочет. Больше всего ему хотелось, чтобы она была счастлива.