И отец, и мать были фанатично преданы науке, и какие-нибудь археологические древности брали верх над их родительскими чувствами. Они постоянно пропадали на своих “черепках”, и их отношение к нам носило характер скрытой благосклонности, по меньшей мере ненавязчивой и потому не лишенной приятности. Мать была своего рода феноменом, ибо для того времени женщина, принимающая участие в археологических исследованиях, — явление необычное, но именно благодаря своей увлеченности она и познакомилась с отцом. Они поженились, думая, что впереди их ждет жизнь, полная исследований и открытий, и наслаждались ею поначалу, пока эту жизнь не прервало сперва рождение Ромы, а потом и мое. Нельзя сказать, что наше появление на свет вызвало у них восторг, но свой долг по отношению к нам они решили выполнять, и потому с очень юного возраста нам показывали изображения кремневого и бронзового оружия, найденного в Британии, и ожидали от нас интереса, который большинство маленьких детей проявило бы к непонятным зазубренным предметам. Вскоре стало ясно, что Роме это и в самом деле интересно. Для меня отец делал скидку на возраст. “Это придет, — говорил он. — В конце концов, Рома на два года старше. Взгляни, Каролина, настоящая римская ванна. Почти неповрежденная. Что ты об этом думаешь, а?”
Рома была их любимицей. Нельзя сказать, что она особенно выставляла напоказ свой интерес, но ей и не нужно было притворяться: всепоглощающая страсть уже зародилась в ее сердце. Тогда я решила, что должна попытаться обрести собственную ценность в глазах родителей, хотя это решение и было, возможно, несколько циничным для такого юного существа. Могла ли я соперничать с изящным двойным ожерельем бронзового века? Не думаю. Ни в какое сравнение не шла я и с мозаичным римским полом. Кремневое рубило каменного века? Пожалуй, поскольку они очень часто попадались.
— Как бы я хотела, — часто говорила я Роме, — чтобы наши родители были обычными людьми. Пусть бы они иногда сердились, может быть, даже били, — для нашей же, разумеется, пользы, как обычно потом оправдываются все родители. Это было бы довольно забавно.
Рома же резко возражала в своей прозаически-трезвой манере:
— Не говори глупостей. Ты бы взбесилась, если б тебя хоть пальцем тронули. Брыкалась бы и визжала, я тебя знаю. Просто тебе хочется того, чего нет… Папа обещал взять меня на “черепки”, когда я стану постарше. — Ее глаза сияли. Она с явным нетерпением ждала этого дня.
— Нам постоянно твердят, что мы должны подрасти, чтобы делать полезную работу.
— Пожалуй, так оно и есть.
— Да, но это означает только одно: мы должны вырасти и стать археологами.
— Нам повезло, — констатировала Рома. Она не говорила, а именно констатировала, настолько была убеждена в правильности сказанного ею. Но надо отдать должное: она и не высказывалась, пока не обретала уверенность. Такой уж была Рома.
Я же была эксцентричной, легкомысленной, предпочитала играть словами, а не ископаемыми останками и всегда находила нечто забавное именно в тот момент, когда следовало сохранять серьезность. Так что я не очень-то подходила собственному семейству.
Мы с Ромой часто бывали в Британском музее, с которым был связан наш отец. Особое удовольствие мы получали оттого, что свободно могли проходить в святая святых музея. Помню, как я бродила по этим священным камням, останавливалась и, прижав нос к холодному стеклу витрин, старалась получше рассмотреть старинное оружие, глиняную посуду, драгоценности. Рома была в восторге от них; позднее она даже носила чудные четки, обычно из плохо обработанной бирюзы, или янтаря, или грубо отшлифованного темно-красного халцедона. Вообще, ее украшения всегда выглядели какими-то доисторическими, будто их откопали в древней пещере. Думаю, именно поэтому они и шли ей.
Потом я обнаружила кое-что интересное и для себя. Сколько помню, меня всегда привлекали звуки: капающей воды, играющего фонтана, цоканье лошадиных копыт по мостовой, призывы уличных торговцев. Мне нравился шум ветра в ветвях грушевых деревьев в крохотном, обнесенном стеной садике нашего дома, находившегося неподалеку от музея, крики детей и пенье птиц весной, неожиданный лай собаки. Музыка слышалась мне даже в капанье воды из крана, которое других так раздражает. Всего пяти лет от роду я уже могла подобрать несложную мелодию и, случалось, часами восседала на высоком табурете у фортепьяно, наслаждаясь чудом звуков, создаваемых мною, моими ручками, тогда еще едва утратившими детскую пухлость. “Да пусть ее, лишь бы не проказничала…” — пожимали плечами няньки.
Читать дальше