Елена Арсеньева - Кураж (Елена Кузьмина)

Лёля вдруг ощутила, что сейчас или закричит так же, как кричали местные жители, которые то припадали к полу, то извивались всем телом, или присоединится к шаманке и начнет крутиться рядом с ней вокруг костра. Было такое чувство, что ее, никогда в рот не бравшую алкоголя, напоили каким-то крепчайшим, дурманящим напитком.

Внезапно старик, доселе безжизненно простертый на полу, поднялся и пошел по юрте… Видимо, шаманка решила, что «сеанс окончен», злой дух изгнан, потому что крутиться перестала и, тихонько причитая, направилась к выходу. Едва очутившись на свежем воздухе, она повалилась без чувств. А в себя она пришла, только когда ей дали понюхать дымок вонючих серных спичек.

Киношники на негнущихся ногах вывалились из юрты и побрели к лошадям. Резонер Козинцев, пытаясь обрести бодрость в сугубой прозе, сказал:

– Если больной выживет, значит, он очень здоровый старик и никакие шаманы ему не нужны. При таком шабаше может рехнуться даже здоровый!

Голос его, впрочем, подрагивал. Герасимов (да-да, он тоже снимался в этом фильме, однако теперь Лёля уже полегче переносила его присутствие – невообразимо прекрасный, дикий, пугающий, таинственный, манящий, чудесный Алтай сыграл свою роль в исцелении ран ее сердца, да и «Пять Маратов» в сочетании с красавицей Тамарой Макаровой не прошли бесследно) тоскливо простонал:

– Хватит с меня чудес! Домой бы…

Но до дому было еще далеко. Начиналась зима, а именно зимой в фильме происходили самые драматические, даже трагические сцены.

Одна из них в режиссерском сценарии называлась «Замерзание». Возница-подкулачник вез учительницу (кстати, по сценарию ее звали Елена Александровна Кузьмина, она была ровесницей актрисе, и, наверное, поэтому Лёля так хорошо сыграла эту роль) на станцию из села. Баи-богатеи, ненавидевшие «учительшу» и боявшиеся ее, подговорили возницу «потерять» ее по дороге. Тогда она, конечно, замерзнет в тайге и не доедет до города.

Возница сделал все, что надо: на крутом повороте дремлющая «учительша» вылетела из саней, попыталась их догнать, но, конечно, возница сделал вид, будто ничего не заметил. Кузьмина бежала по следу, попыталась сократить дорогу, но заблудилась, и ее, полузамерзшую, нашли ойроты [2]. То есть в фильме все кончилось благополучно – в отличие от реальной истории, которая легла в основу сценария, – девушка погибла. Правда, там дело происходило в Каракумах.

Настал день съемок «Замерзания». Красота кругом была невыносимая: синее небо, ослепительное солнце, яркий снег, все деревья в тяжелом, сверкающем инее… Для того чтобы снять блуждания учительницы, выбрали большую поляну, сияющую нетронутой снежной белизной – даже следов зверушек там не было. Однако местный житель, проводник, предупредил, что под такой белизной могут прятаться незамерзающие ручьи.

Разумеется, никто на его слова не обратил внимания. В кино так: если надо снять какую-то сцену в данном месте, значит, ее снимают. Москвин установил камеру, Козинцев свистнул – Лёля побежала. Вернее, побрела по пояс в снегу. И – разумеется! – проводник оказался прав: она наткнулась на эти самые незамерзающие ручьи. Пошла по ним, невидимым, чувствуя, как намокает одежда – вся до белья. Шла и шла вперед…

Наконец раздалась команда: «Назад!», и Лёля, качаясь, двинулась обратно по своим следам. А как только очутилась на утоптанном месте, где стоял аппарат, ее промокшая одежда моментально оледенела. Вся группа обсуждала следующий дубль, а Лёля тряслась мелкой дрожью в стоящей колом юбке.

Козинцев свистнул… и она пошла по новой целине.

– Назад!

Она вернулась, словно в полусне.

– Что вы тащитесь, как улитка? – возмутился режиссер. – Все это никуда не годится. Надо снимать все сначала.

Лёля тупо кивнула. Сначала так сначала. Самодисциплина… и этот, как его… кураж…

Проводник посмотрел на нее и что-то сказал Москвину. Москвин тоже посмотрел на Лёлю и вдруг заявил, что у него кончилась пленка.

Поднялся режиссерский крик, но Москвин подхватил Лёлю, которая была уже в полуобмороке и не падала только потому, что одежда покрылась льдом, а валенки примерзли к снегу, и сунул в свои «неприкосновенные» сани. Они так назывались потому, что в них Москвин возил аппаратуру и даже коснуться их никому не позволял.

Привезя Лёлю домой, он велел какой-то женщине раздеть ее, растереть снегом и согреть на русской печке. Потом Лёле, плачущей от боли и жары (вдобавок ее на горячей печи накрыли всеми шубами, которые только нашлись), налили полстакана водки… Утром актриса проснулась с кошмарной головной болью, но совершенно здоровая.