Робин Хэтчер: Гордая любовь

– У него все будет в норме, Либби? – спросил Сойер, словно прочитав ее мысли.

Она взглянула на мальчугана. Его разлохматившиеся волосы кофейного цвета явно следовало подстричь. Глаза Сойера, напоминающие два темно-коричневых блюдца, следили за Либби с понятным ей беспокойством. Здесь ни в чем нельзя быть уверенным. Жизнь полна опасностей инеожиданностей. Этот урок они хорошо усвоили несколько месяцев назад, когда погиб отец Сойера.

– Я совершенно уверена, что он поправится, – успокоила она мальчика, убирая с его лобика непослушные волосы.

Он нахмурился, и Либби поняла, что ей не следовало так ласково с ним обращаться. Сойер хотел, чтобы она относилась к нему как ко взрослому. Он не раз говорил ей об этом.

Сердце сжалось в груди девушки. Либби любила Сойера словно родного сына. А поскольку она не собиралась выходить замуж, то он навсегда останется ее единственным ребенком. И она хотела воспитать его правильно. Но что она знала о том, как нужно растить детей?! Собственное детство никак не могло послужить Либби примером.

На мгновение в памяти всплыли темные, обклеенные обоями стены, высокие потолки, длинные коридоры и перешептывающиеся слуги. Матушка с грустной и ласковой улыбкой на губах, отец, который…

Она постаралась освободиться от воспоминаний, чтобы не пожалеть о них.

Либби снова внимательно посмотрела на Сойера.

– Я лучше пойду в дом. А ты покорми лошадей, возвращайся и приляг так, чтобы лодыжка была повыше, а то нога опять распухнет.

– Мне больше не болит.

– Она больше не болит, – автоматически поправила мальчугана Либби.

– Правильно, – бросил Сойер через плечо, направляясь к сараю.

Девушка смотрела вслед ребенку и улыбалась. Она понимала, что слишком осторожничает. Сойер уже, пожалуй, может запросто принять участие в соревнованиях по бегу, и с ногой ничего не произойдет. Ей не следует превращать его в инвалида.

Либби очень хотелось, чтобы ее пациент, который сейчас находился в одной из комнат этого длинного дома, поправился так же быстро. Ей не давало покоя неприятное предчувствие того, что присутствие этого человека плохо повлияет на ее собственное будущее. Поскорее бы увидеть, как он поднимается с постели и отправляется в путь!

Сознание медленно возвращалось к Ремингтону. Сначала ему показалось, что боль только приснилась, но достаточно быстро молодой человек понял, что ощущает ее по-настоящему.

Что же произошло?

Он попытался отыскать в памяти какое-то объяснение случившемуся, вспомнил, как приехал в Айдахо, как разговаривал с какими-то людьми в городках Бойз и Вейзер, как впервые услышал название ранчо «Блю Спрингс» и отправился его разыскивать.

Ранчо. Так вот оно что! Он отыскал его на закате. Спрыгнув с коня, оставил его в зарослях и пошел по направлению к дому.

Что же случилось потом?

Шум.

Выстрел.

Потом он не помнил ничего, кроме боли. Жгучей боли.

Ремингтон, не открывая глаз, опустил правую руку и попытался ощупать раны. Он почувствовал ткань повязки на груди и поморщился, дотронувшись до левого бока, – здесь оказалось самое чувствительное место.

Продолжая изучать собственное тело, не вытаскивая руку из-под одеяла, молодой человек опустил ее ниже к левой ноге и ощупал слегка подрагивающее бедро. Он понял, что эта рана оказалась более серьезной. Но насколько серьезной?

Ремингтон тяжело вздохнул и открыл глаза, сразу зажмурившись от яркого солнца, проникающего сквозь распахнутое окно. Комната был ему незнакома. Молодой человек попытался оторвать голову от подушки, но снова упал назад. Ему показалось, что из глаз посыпались искры.

В следующее мгновение он вновь потерял сознание.

Когда Ремингтон пришел в себя, он ощутил чье-то присутствие в комнате, но не открыл глаза, а только лежал, прислушиваясь и выжидая: он еще не был готов к тому, чтобы кто-то узнал, что он очнулся. И все-таки он вздрогнул, когда чьи-то пальцы прикоснулись к его бедру и начали снимать повязку с раны.

– Извините, мистер. – Голосок женщины звучал ласково и нежно.

Уокер осторожно приоткрыл глаза, ровно настолько, чтобы увидеть, как выглядит его «сиделка». Тяжелая коса, сплетенная из золотых волос, лежала на плече девушки, одетой в ярко-зеленую рубашку, которая прекрасно сочеталась с цветом глаз «сиделки». По щекам и дерзко вздернутому носику рассыпались веснушки – она, без сомнения, проводила много времени на солнце.

Почти ничего в этой девушке не напоминало ему юную леди с портрета, висящего над камином в карт тинном зале особняка «Роузгейт», мало что сходилось с подробным описанием, которое дала Анна Вандерхоф. И все-таки у Ремингтона не оставалось и тени сомнения: перед ним была дочь Анны, Оливия, значит, он получит премию в двести пятьдесят тысяч долларов.