Линда Ли - Белый лебедь

Медленно раздвинулся занавес. Его движение казалось столь же чувственным, как и прикосновение сильных мужских рук к женскому бархатному платью. Софи стояла на сцене, но пока еще в тени, выжидая своего выхода с гулко бьющимся сердцем. Волнение и предвкушение слились в пьянящую смесь. Она видела в полумраке зала море лиц, устремленных на нее, и радовалась тому, что сотни людей, наполнивших концертный зал, с не меньшим волнением ждут встречи с ней.

И вот это случилось — яростный поток света затопил ее, запутался в высокой прическе, отразился в черной атласной накидке, накинутой на белые плечи, и публика разразилась грохотом аплодисментов.

Она улыбнулась, глядя в зал, откинув назад голову, словно впитывала солнце, и горло ее сжалось от восторженной радости.

Ради таких моментов она и живет — ради волнения, которое охватывает публику при ее появлении,

Это был заключительный концерт ее турне по Европе. Она уже покорила Париж, Стокгольм, Зальцбург, Женеву, и даже Лондон с его строгими викторианскими взглядами обожал ее.

Оставалась только Вена — главная драгоценность в короне музыкального мира. Это был город, где сочиняли музыку и выступали самые великие. Бах и Бетховен, Моцарт, Мендельсон и Штраус.

И вот сейчас она тоже будет здесь выступать.

Она стояла неподвижно на сцене Большого зала венского «Мюзикверейна», и оглушительные аплодисменты наполняли счастьем ее душу. Шесть месяцев назад, когда она только начала свое турне, все было по-другому. Тогда она играла, как ее учили, правильно и пристойно, — играла как должно. И критики стерли в порошок очередного недавнего вундеркинда, виолончелистку с каким-то маленьким, странным звуком.

Но она изменила стиль игры, изменила свой внешний вид. И сама теперь удивлялась, какое удовольствие доставляет ей эта перемена. Она полюбила роскошные платья и сверкающие драгоценности. Она полюбила драматичность, волнение, от которого пульс бьется глубоко и напряженно.

Если бы бостонцы увидели ее на этой сцене, они бы не поверили своим глазам. Ее вдруг охватил страх, но она решительно воспротивилась ему. Бостон — это прошлое, а Европа — ее будущее.

Отбросив остатки запретов, еще сохранившихся в ней, Софи позволила атласной накидке медленно упасть с плеч. Вздох восхищения пронесся по залу. Он начался с первых рядов, оттуда, где стояли обитые бархатом стулья, и волной докатился до разукрашенных ярусов элегантных лож, когда малиновое платье с низким вырезом открыло ее кремово — белую кожу.

И Софи ощутила, как публику охватывает желание.

Уверенность наполнила ее до краев, как вино до краев наполняет бокал, и она взяла со стойки свою виолончель и незаметно кивнула пианисту, чтобы тот присоединился к ней на сцене. Взволнованный гул мгновенно стих, концертный зал погрузился в тишину, полную и ясную, — не слышно было даже шепота.

Она чувствовала аудиторию, чувствовала ее ожидание, которое было так же осязаемо, как нежное прикосновение, пока усаживалась на стул с изяществом истинной леди, а потом медленно поставила инструмент между ногами движением, которое один из ее самых настойчивых поклонников назвал соблазнительной смесью смелой непринужденности и потрясающей эротичности.

Зал затаил дыхание. Софи наслаждалась этим моментом, закрыв глаза в хрустальном пространстве совершенного покоя, в то время как аудитория ждала, а смычок еще парил в воздухе. И вот настал этот миг, и она забыла о лицах и обожании, и весь мир исчез, когда она поднесла смычок к струнам и зал заполнила ослепительная, живая популярная мелодия, которая заворожила каждого сидящего в зале. Она играла с такой страстью и красотой, что никому и в голову не пришло, что вещь, которую она исполняет, технически вовсе не сложна и совершенно не похожа на то, что она играла, когда мир считал ее вундеркиндом. Никакого Бетховена. Никакого Баха, ее самого любимого композитора.

После этого она исполнила репертуар любимых оперных фрагментов, переложенных для виолончели, перемежаемых несколькими возбуждающими сердце вальсами, и взяла последнюю оставшуюся крепость Европы ослепительным стаккато, от которого публика пришла в полнейший восторг.

Зал был покорен. Она чувствовала это, но к концу представления, исполняя вещь, отличную от остальных, с более сложной композицией, в которую она бросилась, потому что не могла ничего с собой поделать, она начала смаковать каждую ноту, придавая ей нужную форму. Неожиданно, на одно мгновение, она вернулась назад, в Бостон, к долгим часам, когда была поглощена своими занятиями, когда играла, чтобы достичь совершенства.