Эллен Марш - Великолепие шелка

Сейчас, когда девушка спускалась по винтовой лестнице в большой холл, погруженный в темноту дом казался ей холодным и таящим угрозу.

В неверном свете мигавшей от сквозняка свечи, которую она несла в руке, изображенные на портретах представители рода Линвиллов взирали на нее хмуро с высоты обшитых панелями стен. Непонятно почему, но их невидящие глаза заставляли Чину чувствовать себя неуютно, и это ощущение пугало и настораживало ее, поскольку раньше, когда она несколько раз вот так же бродила ночью в одиночестве по этому большому дому, ей не приходилось испытывать что-либо подобное.

Чина ничего не могла с собой поделать и ощутила облегчение лишь после того, как очутилась в библиотеке, где в не погасшем еще камине весело потрескивало пламя. Протянув руки к исходившему от очага теплу, она окинула встревоженным взглядом помещение и, к своей радости, обнаружила, что в целом, если не считать опрокинутых кресел и валявшихся по всему ковру пустых бутылок, все здесь оставалось, как прежде. Но едва она пришла к столь утешительному заключению, как тут же вскрикнула от страха, ибо из затененного угла комнаты до нее донесся запинающийся голос:

– Такое впечатление, что ты рассчитывала увидеть тут что-то чертовски ужасное, кузина. Никогда прежде не видел у тебя такого настороженного взгляда.

Чина резко повернулась в сторону говорившего, и сердце ее ушло в пятки: она увидела Фрэдди Линвилла, лежавшего в кресле возле двери. Галстук у него съехал набок, жилет и сорочка были залиты вином. Нездоровая бледность покрывала лицо, налитые кровью глаза покраснели.

– Я боялась, что опять что-нибудь разбили, – призналась девушка.

Стены библиотеки, где она находилась, были уставлены снизу доверху переплетенными в холст и кожу томами, большей частью давно уже ставшими библиографической редкостью первыми изданиями. Рядом с изящным секретером времен Людовика XIV стоял застекленный шифоньер, наполненный ценнейшим фарфором и хрусталем. В состав сего уникального собрания входил и хрустальный кубок тринадцатого века, про который было известно, что таких только три на всем свете: один – здесь, в Бродхерсте, другой – во Дворце дожей в Венеции, а третий – в частной коллекции Марии Кристины Бурбонской, матери испанского короля Фердинанда IV. Именно о нем больше всего беспокоилась Чина: Бог знает, что могло случиться с ним, окажись он в беззастенчивых и грубых руках кого-либо из этой разгульной компании.

– Уверяю тебя, на этот раз мои гости вели себя вполне пристойно! – заявил Фрэдди, поднявшись с превеликим трудом на ноги и направившись к ней нетвердой походкой. – Боялась, что будет разбита еще какая-нибудь лиможская поделка, а? Или, того хуже, одна из рубиновых дедушкиных ваз? Не стану скрывать, это и меня огорчило бы, ведь разбитое стекло мало что стоит на рынке.

Чина нервно сглотнула.

– Надеюсь, вы не хотите сказать, что собираетесь продавать все эти вещи?

– А что в этом такого? Теперь, когда дедушка умер и похоронен, я намерен все переделать в Бродхерсте, обстановка тут, на мой взгляд, чересчур уж спартанская. И я не потерплю возле себя всю эту антикварную мертвечину, которую насобирал он. Деньги куда большая ценность, нежели это старье. Или ты не согласна со мной?

– Вы не можете говорить так всерьез!

– Ну-ну, моя прелесть, не стоит так волноваться! – ухмыльнулся Фрэдди и начал размахивать трясущимися руками перед ее лицом. – Если мне удастся продать эти безделицы, то они скорее всего попадут в какой-нибудь музей, где их выставят на радость публике. Поверь, от них там будет больше пользы, чем здесь, где они сокрыты от всех под замком. – Он громко икнул и затем продолжил: – Та же участь постигнет и эту отвратительную якобинскую мебель. Подумать страшно, сколь долго подобная рухлядь мозолила глаза всем в нашей семье. И я не собираюсь и далее хранить в своем доме такую безвкусицу.

Чина, сжав губы, молча повернулась к огню, прекрасно понимая, что ей не уговорить своего кузена отказаться от его безрассудного замысла. Ни один из них – ни Фрэдди, ни Кэсси – никогда не ценили и не понимали красоты всех этих замечательных творений и исторической значимости собранных в Бродхерсте картин и акварелей известнейших фламандских и итальянских мастеров. Единственное значение для брата с сестрой имела лишь цена этих произведений искусства, выраженная в полновесных фунтах стерлингов, которые можно было бы выручить за них на аукционе. Возможно, потому-то и испытывал старый граф такую симпатию к своей внучатой племяннице, что она единственная изо всех искренне разделяла его любовь ко всему прекрасному.