Джин Уэстин: Разбойник и леди Анна

Палач попытался возразить:

– Этот человек приговорен, сэр Сэмюел. – Он запинался, что свидетельствовало о его разочаровании. – Где бумага о королевском помиловании?

Судья протянул ему пергамент, с которого свисала печать на красной ленте.

– Преступник не помилован, он остается в заключении под мою ответственность. Он должен показать нам, где спрятаны его сокровища. Не медлите. На королевской гербовой бумаге мое имя – гарантия того, что следует приостановить казнь. – Голос судьи звучал резко и сурово. – А теперь усадите его в мою карету, колодки с него не снимайте. Поспешите, любезный!

Кое-кто из толпы принялся аплодировать, другие что-то сердито забормотали: их лишили любимого зрелища.

Сэр Сэмюел бросил палачу золотую гинею, и у того будто выросли крылья.

Джон больше не чувствовал петли на шее, грубые руки схватили его и бросили в карету судьи, запряженную четверкой лошадей. Он выглядывал из окна, посылая воздушные поцелуи Нелл Гвин, обиженно надувшей губки.

Судья хмурился, наблюдая за Джоном.

– Я думал, вы будете благодарить Господа, а не такую женщину, – произнес судья. – Право же, сэр, вы хладнокровный плут.

Солнце зашло за облако, и начался ливень, карета кренилась на мокрой грязной дороге.

Разбойник состроил уморительную мину.

– К счастью, сэр, я холоднее того места, куда вы хотели меня отправить. Потому и хладнокровен, – ответил Джон.

На самом же деле горячая кровь в его жилах побежала быстрее. Он глубоко вдыхал воздух, впитавший запах зелени, омытой дождем, и теперь струившийся в окна кареты.

– Можете меня утопить, сэр, если я когда-нибудь пожалуюсь на эту славную английскую прохладу.

Он попытался было накинуть плащ, брошенный ему судьей, но тотчас же отказался от этого намерения.

– Не будете ли вы любезны снять с меня эти оковы?

– Нет, пока не прибудем на место. Вы столь же искусны в деле проникновения в кареты на большой дороге, как и в умении ускользать из них.

Джон с любопытством покосился на судью:

– Вы приговариваете меня к смертной казни, а на следующий день освобождаете. Может, объясните почему?

– Я не стану сейчас ничего объяснять, немного погодя, не настаивайте, – сказал судья, внимательно глядя из окна кареты на дорогу, теперь шедшую параллельно Темзе. Карета преодолевала милю за милей, судья все так же упорно отказывался отвечать на вопросы Джона. Наступило молчание, и разбойник откинулся на сиденье, стал размышлять о том, как бы ему ускользнуть. Если судья намерен вымогать у него его сокровища, сэру Сэмюелу предстояло испытать горькое разочарование. Джон Гилберт отдал свой последний грош Нелл на ее новый театральный костюм.

Уже стемнело, когда они подъехали к маленькой бревенчатой крытой соломой придорожной гостинице недалеко от Оксфордской дороги.

Судья вынул ключи из кармана жилета и неуклюже наклонился, чтобы разомкнуть оковы на ногах узника. Джон улыбнулся, глядя на убеленную сединой голову старика.

– Вне всякого сомнения, вы верховный судья, сэр Сэмюел, но никуда не годный тюремщик. Ведь я без труда могу с вами справиться.

– Разумеется, но в этом случае ваше любопытство не было бы удовлетворено. В вас достаточно актерства, чтобы желать увидеть самый острый момент разыгравшейся драмы.

– Вы слишком хорошо меня знаете, сэр Сэмюел.

Оба мужчины, закутанные в плащи, прошли через общий зал. Вслед за хозяином постоялого двора они поднялись на второй этаж по узкой лестнице и вошли в маленькую гостиную, примыкавшую к спальне. На столе у камина их ожидали пирог с угрем, хлеб с сыром и бутылка сухого белого испанского вина.

Джон не надеялся на следующую трапезу, и у него разыгрался зверский аппетит. Он ел, пока судья рассказывал о своей дочери. История была удивительная, слишком уж невероятная, чтобы Джон мог поверить услышанному. Хотя судья и приговорил его к смерти через повешение, это было наименьшим наказанием, какое допускал закон. Он мог оказаться на виселице и болтаться в цепях, пока плоть его не сгнила бы и не стала лохмотьями отслаиваться от костей, а могло быть и так, что его сначала подняли бы на дыбу, а потом четвертовали.

У Джона не было оснований не верить судье, хотя, по его мнению, тот слишком уж доверял дочери. Маловероятно, что девица была такой непорочной, как утверждал ее отец, если хотя бы половина слухов о нравах двора имела под собой основания. Но каждый отец верит, что его дочь девственница, пока у нее не появится брюхо.