Джин Уэстин: Разбойник и леди Анна

Стражник от изумления лишился дара речи. Анна громко хлопнула в ладоши:

– Портшез, да поскорее, если не хочешь, чтобы твоя голова на пике украсила стену Тауэра.

Бормоча что-то невнятное, страж повиновался, но Анна знала, что он тотчас же направится к своему капитану и за Анной отправят погоню.

Придворная дама не вправе покидать дворец без монаршего соизволения.

Когда ей помогли сесть в портшез, она приказала слугам двигаться по узким извилистым быстро темнеющим улочкам за пределы Сент-Джеймс-парка. Человек с факелом бежал впереди, освещая дорогу и отпугивая разбойников.

– Каждому по серебряному пенни, – крикнула она им, – если поспешите.

Когда Анна добралась до дома своего отца в «Судебные инны», лакей Тит услышал звук поспешных шагов во дворе и крики «Прочь с дороги!» и ожидал у двери.

– Расплатись с ними серебром, Тит, – крикнула Анна, поспешив мимо него. Она подобрала юбки и бросилась бежать в своих красных туфлях на каблуках через лабиринт комнат в библиотеку отца и ворвалась туда, не дожидаясь разрешении: войти, со слезами ярости, струившимися из глаз.

Сэр Сэмюел Гаскойн был все еще в мантии и парике, как и подобает королевскому судье.

– О. моя дорогая девочка! В чем…

Анна, рыдая, бросилась в его объятия и стала говорить. Речь ее была сбившейся и нечленораздельной.

Отец держал ее в объятиях, стараясь успокоить, гладил по голове.

– Тише, тише, детка. Садись-ка к камину.

Отец усадил ее на стул, налил стакан мадеры и поднес к ее губам.

– Так что там с Эдвардом? Вы повздорили, как бывает у всех влюбленных? Так ведь? Ты должна все рассказать отцу, а я сурово побеседую с этим шутником.

Крепкое янтарное вино обожгло горло Анны, а тепло, разлившееся по телу, помогло собраться с мыслями и прийти в себя. Анна рассказала отцу, как король преследовал ее в саду и как лорд Уэверби поклялся защищать ее, когда она поведала ему свою историю.

Судья выслушал ее без единого слова, только сжимал и разжимал кулаки, и так продолжалось до того момента, пока Анна не пересказала ему беседу, подслушанную ею, когда она укрылась в гардеробе, в частности, ту ее часть, где Эдвард излагал королю план ее совращения. Отец вскочил, сорвал с себя мантию и потянулся к шпаге, висевшей над каминной полкой. К ужасу Анны, он поднял шпагу, держа ее перед собой как распятие.

– Будь я проклят, если не убью бесчестного ублюдка! Пусть даже за это мне уготована виселица, – процедил он сквозь зубы.

Сэмюел Гаскойн наклонился и поцеловал шпагу, скрепляя этим поцелуем клятву.

Встревоженная, Анна вцепилась в его руку со шпагой.

– Отец, это предательство!

– Я говорю не о короле. Он один из Стюартов и такой развратник, что у него больше бастардов, чем блох у собаки, но помазанник Божий, которому я присягал на верность и готов отдать ему все, кроме дочери. Но Уэверби – это мерзавец, заслуживающий смерти за свое предательство. – Сэр Сэмюел побледнел. – Черт меня возьми! Я ведь подписал брачный контракт, и этот негодяй может забрать все твои владения в Эссексе.

– Отец, мне наплевать на эти владения.

– Но ты останешься без приданого. Как в этом случае я смогу обеспечить тебе достойный брак?

– Отец, ты не можешь и не должен бросать вызов Эдварду. Он искусно владеет шпагой. Я видела, с какой легкостью он разоружал противников во время игр.

– Неужто ты так мало ценишь мою честь, что воображаешь, будто я не стану защищать твое имя и состояние?

– Пожалуйста, отец, – умоляла Анна, сжимая его руку. – Никто не чтит тебя больше моего, но я не хочу, чтобы тебя убили или заключили в Тауэр. Подумай если не о своей драгоценной жизни, то хотя бы о моей. Если они уберут тебя со своего пути, Эдварду и королю легко будет справиться со мной.

Он погладил ее по плечу, стараясь успокоить.

– Ты права, дочь, но лорд Уэверби должен понести наказание.

Внезапно он опустился на стул и закрыл лицо руками.

– Все это моя и только моя вина. Мои гордость и честолюбие – причина того, что ты попала в лапы Эдварда, и я любой ценой должен вызволить тебя.

– Не кори себя, отец, – сказала Анна мягко. – К своему великому стыду, должна признаться, что любила Эдварда. Не думаю, что смогу когда-нибудь снова полюбить.

– Тише, тише, Анна. Тебе всего лишь двадцать три.

Девушка хотела возразить, но отец поднял палец, призывая ее к молчанию.

– Погоди, милая, дай мне собраться с мыслями.

Тянулись бесконечно долгие минуты. Отец сидел, не двигаясь, а Анна смотрела на него, время от времени бросая взгляд на портрет своей матери – пуританки Пруденс, умершей три года назад от оспы. Ее улыбка, обращенная к тем, кого она любила при жизни, была навеки запечатлена кистью и красками. Портрет матери, жаркий огонь в камине и запах книг в кожаных переплетах сейчас не оказывали на Анну своего обычного благотворного воздействия. Дыхание ее было неглубоким, быстрым и неровным, а голова слегка кружилась. Наконец сэр Сэмюел заговорил: