Роксана Гедеон - Парижские бульвары

– Это время давно прошло. Теперь час Конвента, – сказала я уже более спокойно.

Боэтиду приободрился, вообразив, наверное, что его рассказ произвел на меня впечатление.

– А нынче и вы, мадам, и я служим господину барону. Ну так что же? Всегда нужно служить тому, кто хорошо платит. В этом нет ничего унизительного. И я хорошо служу. Я сегодня такое дельце провернул – барон будет в восторге!

Я смотрела на собеседника без всякого интереса. Толстяк вдруг вскочил, охваченный желанием меня поразить, выхватил из-за пазухи какой-то сверток:

– Вот, полюбуйтесь!

И он выложил передо мной на стол целую кучу пустых бланков пропусков.

Да, это были самые настоящие бланки пропусков. Десятки. Нет, сотни. Словом, настоящая груда бумаг. На каждом пропуске была печать Конвента и подписи каких-то чиновников. Все как полагается… И даже заголовок: «Французская Республика, единая и неделимая».

И это все лежало передо мной! В нескольких дюймах от меня!

– Что это? – проговорила я шепотом.

– Куча, целая куча, правда? Это пропуска, мадам. Я украл их. Нет, я их выкрал, как самый настоящий шпион. О, барон щедро озолотит меня!

Я смотрела на толстяка. Он совершенно не подозревал, что творится у меня в душе, и от радости едва не подпрыгивал.

– Ну, что я вам говорил? Я ж многого стою!

– Да-да, – произнесла я машинально.

В этих клочках бумаги, разбросанных на столе, была вся моя жизнь. Встреча с Жанно, с Маргаритой, возможность уехать в Вену. Наконец, выход из этого заколдованного круга, в который я попала, освобождение из-под власти проклятого Батца… Будь у меня хоть один такой пропуск, я бы уже нынче утром ускользнула из его рук!

Я бросила на Боэтиду такой бешеный взгляд, что бедняга испугался и принялся торопливо собирать бумаги.

– Кажется, на вас сильно повлияло мое сообщение. Конечно, такой успех, такая удача…

– Со мной все в порядке, – сказала я, жадно следя за тем, как бумаги скрываются в глубоком кармане сюртука Боэтиду.

Потом до меня дошло, что я веду себя неправильно, своим волнением возбуждая подозрительность этого толстяка. Его надо успокоить, усыпить… Усыпить? Да у меня же есть снотворное!

Моя рука невольно поднялась к груди, к тоненькой ниточке, на которой висели две ампулы: одна – с цианистым калием, другая – со снотворным. Лихорадочно обдумывая свой план, я со смехом подумала, что, наверно, сам Батц не подозревал, как кстати придутся мне его подарки!

– Вы хорошо себя чувствуете? – спросил толстяк обеспокоенно.

– Да, – сказала я, поднимаясь. – А после стакана вина и вовсе станет хорошо.

Боэтиду только что пришел с улицы, замерзший, продрогший. Неудивительно, что при напоминании о горячем вине он жадно облизал губы.

– Мадам, а нельзя ли и мне напиться?

– Так принесите же себе стакан, сударь! – сказала я деловым тоном. – Не будете же вы пить из кувшина.

Толстяк поспешно вышел. Было слышно, как он зовет лакея… Дрожащими руками я осторожно вскрыла ампулу со снотворным. Вспомнились слова Батца: «Этого вещества хватит, чтобы уложить десять человек на целые сутки». Я всыпала совсем немного порошка в свой пустой стакан. Когда Боэтиду вернулся, я поменяла стаканы местами, налила вина и один из них, со снотворным, протянула толстяку:

– Пейте, сударь. Оно и вправду хорошо согревает. Ведь это бордоское.

Боэтиду, блаженно зажмурившись, цедил вино маленькими глотками. Меня колотила дрожь. Наблюдая за толстяком из-под опущенных ресниц, я насилу сдерживала нетерпение: да пей же ты скорее, черт возьми! Что, если снотворное выдохлось? Что, если я насыпала его слишком мало?

– Хорошее вино! Чудесное! Лучшее вино в Париже – у барона де Батца! – Взглянув на меня, толстяк враз осекся. – Что это с вашим лицом, сударыня? Господи ты Боже мой! Вы словно с ума сошли!

Я и сама видела себя в зеркале: лицо белее снега, глаза пылают каким-то дьявольским зловещим огнем.

– Со мной все в порядке! – отрезала я грубо.

– Вы так смотрите, Господи Иисусе! Как ведьма… Словно… словно вы заколдовать меня хотите… вы, наверно, боль… больны.

Я заметила, что у него заплетается язык. Мысли Боэтиду явно мешались. Попытавшись подняться, он тут же снова тяжело упал в кресло, и двигаться ему было трудно.

– Боже! – пролепетал он в ужасе, словно неожиданная мысль пронзила его. – Вы меня отравили! Вы убийца!

– Не бойтесь, – успокоила я его. – Это только морфий. Вы уснете, и ничего с вами не станется.

Боэтиду разевал рот, вероятно, пытаясь позвать на помощь. Вместо крика получался только шепот. Глаза толстяка закрывались. Еще какое-то мгновение он бормотал что-то, шевелил руками, а потом умолк.