Вирджиния Спайс - Роковые цветы

– Который час, Парфений? – спросил Домициан, прикрывая рукой глаза.

– Шестой, император, – ответил спальник.

– Вот как, – с удивлением проговорил Домициан. – Кажется, вот только было четыре… Ну что ж, тем лучше! Пятый час был опасен кровью. Значит, она пролилась в другом месте, не здесь! – он в волнении поднялся. – Мне необходимо вымыться. Вода смоет с меня всю накипь этого дня.

Парфений кашлянул:

– Император, прости меня, но один человек хочет что-то спешно сказать тебе.

– Что за человек?

– Очень важное лицо…

– Я отпускаю тебя сегодня, – сказал Домициан. – А тот… Пусть он войдет. Нет! Постой. Кто это?

– Это Стефан, император, – отвечал спальник. – Управляющий Домициллы.

– А! Этого растратчика, что сейчас под судом. Что ему нужно?

– Он поклялся, что ему известно о заговоре, и что он может раскрыть его.

Домициан окаменел.

– Заговор… Пусть человек этот войдет.

Перед ним предстал человек средних лет, невысокий, с желтыми глазами. Он приблизился к Домициану и молча подал записку. Император обратил внимание на то, что левая рука мужчины обмотана повязками. Он перевел взгляд на записку.

– Что это?

– Прочти, государь.

Домициан хмыкнул и развернул лист. Пока он в недоумении читал записку, Стефан вытащил из повязок нож и ударил его в пах. Домициан пытался сопротивляться, в спальню ворвались корникулярий Клозлан, вольноотпущенник Парфения Максим, декурион спальников Сатур. Несколько гладиаторов, набросились на него и добили семью ударами.

Тело его на дешевых носилках вынесли могильщики. Фимида, его кормилица, предала его сожжению в своей усадьбе на Латинской дороге, а остатки тайно принесла в храм рода Флавиев.

К умерщвлению его народ остался равнодушным, но войско негодовало: солдаты пытались тотчас провозгласить его божественным и готовы были мстить за него, но у них не нашлось предводителей; отомстили они немного спустя, решительно потребовав на расправу виновников убийства.

Незадолго до смерти Домициан видел во сне, будто на спине у него вырос золотой горб, и не сомневался, что это обещает государству после его смерти счастье и благополучие. Так оно вскоре и оказалось, благодаря умеренности и справедливости последующих правителей». [2]

– Уедем отсюда, мой Адонис, забудем это страшное место, где так много пролито слез! Ты видишь, нет в Риме счастья! Пусть он бурлит, мы не ищем славы. Мой Адонис, возлюбленный богини, мы уедем в Арицию, о которой ты тоскуешь, а потом отправимся к берегам твоей Сирии, полной древних городов и развалин, сверкающих в водах Евфрата. Я не желаю зла никому: ни императору, ни солдатам, ни Риму, отнявшему у меня половину сердца, никому!.. Я забуду Рим, как страшный сон, обещаю тебе, моя любовь.

Так говорила Юлия, и голос ее струился нежностью в таинственных уголках сада. Светило опускалось за горизонт, освещая западную часть Рима с его галереями, зданиями, гордыми арками, площадями и кварталами бедняков. Виноцветное небо дышало, чувствовался легкий запах дыма.

Юный сириец привлек к себе патрицию, коснулся губами ее губ и, улыбаясь, они исчезли во тьме веков…

Гай Светоний Транквилл «Жизнь двенадцати цезарей» Книга восьмая. «Домициан».

Гай Светоний Транквилл. «Жизнь двенадцати цезарей»