Вирджиния Спайс - Роковые цветы

– Это ты, ты? Ты жив?.. О, боги! Где же ты был все это время? Ты сильно изменился. Знаешь, ты теперь совсем другой, у тебя грубая кожа… Неужели это ты?..

– Да, это я, Хабар, – тихо ответил юноша. – Я жил в Транстиберинском предместье, на правой-стороне Тибра, у старого еврея, что ссужает деньги под проценты. Его жена – колдунья, и она лечила меня. Я жил среди бедных людей и узнал их. Я бродил по узким темным улицам, и дома в несколько этажей закрывали от меня небо. В доме еврея всегда были сумерки, лишь изредка золотой луч проникал туда… Но старик был добр ко мне! Вот, смотри, Хабар, на мне его одежда! Я должен это вернуть, они много сделали для меня. Но скажи, Юлия… она здесь?

Юноша смотрел на привратника в тревоге, легкая дрожь зарождалась внутри его существа и прорывалась в голосе, и тот поспешил ответить:

– Да, да, Адонис, она здесь. Она скорбит по тебе.

Вольноотпущенник быстро направился вглубь дома, янитор окликнул его:

– Ведь не можешь ты войти к ней вот так, в этом тряпье! Сходи сначала в баню, переоденься, я дам тебе свежую одежду.

Адонис смутился:

– Да, ты прав, Хабар. Прав!

– Хочешь, я провожу тебя до терм, и мы побеседуем по дороге?

– Проводишь? Где же твоя цепь, Хабар?

– Мне позволено передвигаться по саду, – с улыбкой отвечал привратник.

Юлия покоилась на ложе в черной цикле и жемчугах, охватывающих ее шею и запястья. Адонис откинул занавес и тихо вошел к ней. Женщина подняла глаза и смотрела на него долгим, отуманенным взором, точно ожидая, что видение вот-вот растает… Потом она устремила взгляд к своду, испещренному изящными рисунками, и вдруг, сильно побледнев, вновь повернула голову к Адонису:

– Ты! Мой возлюбленный!.. Клянусь небом, это ты!

Она порывисто поднялась. Он обнял ее. Юлия уткнулась в его плечо и тихо заплакала.

– Не надо, не надо, моя любовь, – шептал юноша. – Не надо слез.

Он гладил ее по волосам своими прежними чуткими пальцами, а она что-то говорила, и странные огоньки мерцали в ее янтарных глазах. Отблески видений, что мучили ее, пылали, как костры военных лагерей, и в сумерках сознания от них сыпались искры…

– Ты жив! Жив! Я так желала этого! А Юлий убит…

– Я знаю.

– Ты радуешься этому? Скажи!

– Нет, Юлия. Я бы предпочел, чтобы он остался в живых.

Она прикоснулась холодными пальцами к его губам, обо всем догадываясь и зная, что он скажет.

Августа безумствовала. Когда она проходила в длинной палле и головном уборе, отягощенном драгоценностями, в окружении обнаженных рабынь и придворных дам, похожих на ожившие цветы, в нарядах, отбрасывавших яркие отблески на их стройные ноги, обутые в легкие сандалии, придворные сановники, знать, преторианцы, евнухи, гладиаторы мужа и вольноотпущенники низко ей кланялись, не смея взглянуть на эту женщину, чьи глаза сверкали, как арктический лед. Никто не смел приблизиться к ней.

Наконец Августа перестала сдерживаться и дала волю своим самым низменным влечениям. Наконец она в полной мере пользовалась царской властью. По ее повелению в большой приемной зале были устроены гладиаторские бои. Вид агонии, крови возбуждал царицу, она впивалась взором в лица умирающих бойцов, словно пытаясь увидеть в них нечто, чего не видели другие. Не видел никто, кроме нее.

Августа мечтала об одном и жаждала одного: увидеть сокровенный миг, когда человек переступает порог, погружаясь в сумрак, в подземный мир. Это тайна, загадка, она хотела разгадать ее. Был человек – и вот его нет. Нет ничего, кроме сумрака. Она безуспешно пыталась это понять и сходила с ума. Жизнь обесценилась для Августы, мудрость стала пустым звуком.

Она покидала Рим в колеснице, запряженной четверкой белых лошадей, выезжала на италийские просторы, но там было только небо, все то же латинское небо, его голубая пустота.

Ночи стали ужасными и опасными отравами. Насытившись сексуальными оргиями, утомленная, едва передвигаясь, она оставляла ложе, выходила в портик с неясными абрисами колонн, и смотрела в черный космос с мерцающими отстраненными звездами, с белой голой планетой, ползущей вверх…

Ни в чем царица не находила смысла. Она чувствовала, что внутри нее что-то сломалось непоправимо, и теперь она медленно умирает.

– Пуста, пуста, – шептала она, и страшное слово с привкусом падали, заключенным в нем, заполняли ее.

Теперь она понимала, что только любовь имеет смысл. Любовь – гибельное влечение одного человека к другому. Но влечение это самодостаточно и способно питать, давать силы в самые тяжелые моменты…