Лариса Шкатула - Рабыня благородных кровей

Он не просто был влюблен в уруску, он поставил себе целью непременно добиться от неё ответного чувства.

Бавлаш зашел в шатер, чтобы забрать пустые чашки, и протянул Джурмагуну поднос, на котором лежал такой огромный золотой самородок, какого тот, немало повидавший на своем веку драгоценностей, никогда не видел.

— Кто это передал? — спросил он.

— Принесли бояре. Из города. Нижайше просят выслушать их жалобу.

— Ганджу позови, — распорядился Джурмагун: есть, нет ли толмач у урусов, он предпочитал пользоваться своим.

Он присел на небольшое, похожее на трон сиденье, замысловато украшенное золотом и серебром. Кивнул Анастасии, чтобы села поблизости. Она опустилась на ковер у его ноги и горько усмехнулась про себя: "Точно верная собака!"

Джурмагун сделал знак Бавлашу, чтобы тот усадил гостей поодаль, у входа.

Анастасия приготовилась скучать, слушая жалобы на неизвестного ей человека, но почувствовала, как чей-то взгляд будто прожег её покрывало.

Она подняла глаза. В то время как другие горожане сидели склонив головы и слушали, что говорит воеводе их предводитель, один, не отрываясь, в упор смотрел на нее.

Тонкие, видно, недавно отросшие усики изменили его лицо, но не настолько, чтобы Анастасия не узнала в нем своего брата Любомира.

Любомир ехал в Холмы и проклинал себя за то, что в свое время не пожелал выслушать сестру, которая пыталась рассказать ему о своем втором муже.

— Не хочу ничего слушать! — кричал Любомир. — Враг и есть враг! А ты вышла за него замуж, родила ему ребенка, а теперь ещё и защищаешь! Разве он не воспользовался тем, что тебя взяли в плен, сделали рабыней? Или ты считаешь его своим спасителем? Нехристь!

— Аваджи — не нехристь. Он — мусульманин, — говорила Анастасия.

— Какая разница?!

— Большая. Я думаю, бог у всех людей один, просто мусульмане называют его по-другому. На своем языке.

— Мне неинтересно, каков он и во что верит! Я не хочу ничего о нем знать!

Анастасия с сожалением посмотрела на него.

— Я и не ожидала, что брат у меня такой… бесноватый.

Любомир не разговаривал с нею три дня. Но какие громы-молнии он бы ни метал в адрес зятя, сердце его прочно привязалось к его дочери, которую он нежно называл Олюшкой. В черных глазах девчушки, казалось, дремала вся мудрость Востока. Четырехмесячный ребенок будто силился сказать нечто важное своему юному дядьке, но пока не знал слов.

— Этот… Аваджи… по-русски говорит? — небрежно поинтересовался он у Лозы.

— Говорит, но очень плохо, хотя все понимает. Ты же вроде монгольскому учился.

— Немного говорю, — признался Любомир. Обремененный прежде горбом, он пытался быть хоть в чем-то полезен и в случае прихода монголов надеялся стать толмачом при князе Всеволоде.

Аваджи поразил его совсем не варварским видом и полным отсутствием запаха немытого тела, которым так отличались кочевники. Кроме того, глаза его никак не выглядели маленькими щелочками, они были большими, чуть удлиненными, с приподнятыми кверху наружными уголками. На лице Аваджи они выглядели как два драгоценных камня черного цвета.

"А нехристь-то красив! — уже без раздражения подумал Любомир. Наверное, взглянув в такие глаза, не одна женщина потеряет голову…"

— Давай знакомиться, что ли, — проговорил он вслух нарочито весело. Я — Любомир, брат Анастасии.

На лице мунгала вместо радости или хотя бы вежливости появилось странное отчуждение. Он отвернул голову и, глядя в окно, сказал:

— Ты — не Любомир.

И, будто пробуя на зуб каждое произнесенное слово, добавил:

— Ана мне говорила, Любомир… другой!

Он явно не хотел произносить вслух слово «горбун».

— Я был горбуном, — сказал Любомир, — но мне повезло. В Холмах живет одна колдунья, которая избавила меня от тяжкого недуга.

"Значит, все-таки колдовство! — с облегчением подумал Аваджи. — И ничего нам в этом селе не показалось. Это колдунья нас морочила!"

— Зря ты лоб морщишь, — насмешливо проговорил Любомир. — Говоря «колдунья», я имел в виду талант знахарки. Прозора — самый настоящий врач, хотя говорят, что женщин-врачей не бывает. Или ты веришь в сказки?

"Видел бы ты такое, как я, тоже поверил бы!" — мысленно возразил Аваджи, но вслух ничего не сказал. Не захотел терпеть насмешек от этого мальчишки!

— Ладно, не сердись, — покаянно тронул его за руку Любомир. — После того, как я выздоровел, со мной иногда такое бывает. Хочется над другими посмеяться. Наверное, оттого, что я слишком долго чувствовал себя хуже других…