Ян Парандовский: Эрос на Олимпе

Галлюцинации поэтов заразили ваятелей и живописцев. Никуда нельзя было пойти, чтобы не наткнуться на крылатого олимпийца. Целые хороводы Эросов кружились на разрисованных потолках и стенах домов, своим полетом окрыляя прелестные греческие вазы, прыгали на косметических шкатулках и на баночках для благовонных мазей. Статуэтки амуров из алебастра, слоновой кости, серебра или обожженной глины заполняли туалетные столики элегантных дам и куртизанок, драгоценными геммами висели на шеях и обнимали запястья руками из золота, вплетенными в искусные браслеты.

Были эти маленькие божества словно цветы, и род их был многочисленным и разнообразным, как род бабочек. Это деятельное племя по-обезьяньи копировало на полотнах все человеческие привычки: на одних они собирали цветы и плели из них венки, на других танцевали и восседали на пирах, белили полотно или взвешивали золото в лавке ювелира, ловили удочкой рыбу, в раковине ходили под парусами или гарцевали в повозке, запряженной крабами, устраивали скачки верхом на деревянных лошадках.

Бог, родившийся из Хаоса, более древний, чем Крон и Зевс, стал фигляром, зловредным, несносным мальчуганом. От него невозможно было отделаться. Всюду совал он свой любопытный нос. Покинутая Тесеем, Ариадна терзалась среди скал Наксоса – он и там был и притворно горевал, прикрывая своей маленькой рукой сухие глаза: Афродита выслушивала признания Арея – он сидел на траве и примерял шлем бога войны, прикидывая, к лицу ли он ему; спал Геракл – он похищал стрелы из его колчана. Олимп, который не смогли завоевать Гиганты, поддался этим маленьким своевольным существам. Они отняли у богов их священные атрибуты, с детской серьезностью несли жезл Диониса, молнии Зевса, щит Арея, лиру Аполлона, даже у угрюмого Посейдона вырвали трезубец, от удара которого сотрясалась земля. С легкостью овладели всем этим, брошенным в часы любовных утех, которым предавались боги по желанию Эроса.

Поэты, видя такое, громко выражали свое возмущение и негодование. Ведь они издавна условились считать любовь ударом и несчастьем, болезнью и мукой, которая затемняет разум и заставляет терять власть над собой, приносит только слезы и раскаяние. По этой причине они ее боялись и одновременно к ней стремились. Когда любовь приходила, сетовали на нее, когда уходила – начинали жалеть, что ее нет. И всему виной был Эрос. Поэты кощунственно возносили к нему мольбы, тысячи лет мелодичными виршами поносили его, а некоторые особенно красивые метафоры передавали из века в век, как букеты цветов. И скрежетали гекзаметром при звуках его имени. Ждали только случая заполучить его в свои руки: вот тогда-то выдерут ему все перышки из крыльев, свяжут вожжами и продадут на невольничьем рынке.

И такими ужасными были эти угрозы, что Афродита, обеспокоенная затянувшимся отсутствием сына, разослала по всей земле депешу [17]такого содержания: «Не повстречал ли кто на пути сбежавшего Эроса? Кто о нем сообщит, получит награду – поцелуй Киприйской девы, а кто его приведет, получит не поцелуй, а нечто большее. Мальчика легко узнать даже среди двадцати других: кожа у него не белая, а светящаяся, глаза живые и огненные, ум изворотливый, а речь сладостная. Никогда не говорит то, что мыслит. В голосе у него мед, а в сердце – желчь. Злоречие, измена, ложь, коварство – такие у него жестокие забавы. Волосы имеет красивые, а мину заносчивую, руки миниатюрные, но стрелы посылают далеко: достигают они даже берегов мрачного Ахерона, и даже властитель подземного царства уязвим для них. Ходит Эрос всегда нагишом, но мысли его под густым покровом. Птичьи крылышки носят его повсюду, а опускается он прямо на сердце человеческое. Лук его невелик, и стрела лежит на тетиве. Стрела тоже мала, но долетает до небес. На плече он несет золотой колчан, полный ядовитых стрел, которые неоднократно попадали и в меня. И еще малыш имеет факел, от которого может загореться солнце. Кому этот мальчик попадется в руки, пусть без всякой жалости, заковав в цепи, приведет его ко мне. Если начнет плакать, не верьте, обманет; если захочет вас обнять – не давайтесь, бегите: поцелуй его зловреден и ядовит. И если он вам скажет: „Вот мое оружие, берите“, – не прикасайтесь к нему, здесь подвох – его оружие жжет, как огонь».

Напрасны были опасения обеспокоенной матери. Хоть и не горели любовью к нему измученные сердца поэтов, Эросу ничто не угрожало. Сообщников и помощников он имел не меньше, чем врагов. И что важно, враги склонялись перед ним, стоило ему ласково на них взглянуть. Поэт, который еще вчера дождливой унылой ночью пил в своем одиноком жилище, убедившись, что сложенные у порога возлюбленной цветы приняты, начинал восхвалять Эроса.