Я. П.
1955 г.
На самой высокой из вершин Олимпа, откуда всевластный повелитель богов и людей Зевс созерцает из-под черных бровей лежащий перед ним земной круг, [1]восседает Эрос. Под золотым троном громовержца зигзагами пламенеют молнии, глухо грохочет гром. Чистый эфир [2]сиреневым отблеском обволакивает дворцы богов, расположенные ниже. Через две бреши в скалах, по которым доносятся до ушей Зевса молитвы и клятвы смертных, видна земля с горами, прикрытыми овчинкой лесов, и долинами, замысловато прорезанными глубиною рек, стелется фиалковая дымка греческого моря. Необъятно царство Эроса.
И действительно, это царство более его, чем Зевса. Ведь по воле Эроса владыка небес и земли сегодня, как и много раз до этого, покинул золотой трон, чтобы в каком-нибудь диковинном одеянии искать любовь там, далеко, среди неровных прямоугольников полей, благоухающих чабрецом. Страшное самодовольство обуревает Эроса, ибо он видит, что власть его выше власти Зевса: господствует он и над Олимпом, и над живородящей землей, и все, что обитает в водной пучине, воздает ему хвалу вечным ритмом любви. Даже там, куда без страха не могут заглянуть и боги, – в подземном царстве – боготворят его сладострастную силу. Так было от начала времен: в проблесках первого утра мерцали искры его взгляда, и в журчании первых потоков звенел волшебный смех.
Чаша цветка, открываясь заманчиво навстречу серебряной капле росы, выдает своим благовонным вздохом тайное томление, а ветер пересказывает его молодым листкам дерева, скрывающего под темной корой белое тело Гамадриады. Утренний птичий хор восхваляет Эроса, а лесные звери ревом взывают к нему в азарте гона. Его дыханием вздымается широкая грудь моря и биением его сердца бьются сердечки под сонно вздымающимися персями дев. Это он уподобляет женское тело многострунной лире – «ужаснейший из богов», стрелы которого, как солнечные дротики, благотворны и опасны. Он шествует по морю и среди пастушьих хат, превращает лесной шалаш в золотой дворец и на голых скалах рассыпает диковинные цветы, вырывает жало смерти и несет жизнь в рубиновой чаше любящих уст. Богов заставляет надевать личину зверей, людей же равняет с богами.
Эрос! Четыре звука, в которых заключен весь ритм жизни, весь восторг света. Эрос! Так должно было звучать слово творения, что извлекло гармоничное тело Космоса из глубин Вечности. Никто не знает, откуда он родом, а кто захочет узнать – не прозреет. Один только старый певец Гесиод (его устами говорят сами Музы [3]) возгласил, что Эрос древен, как Земля и Тартар. И еще один поэт – Ивик, [4]которому журавли отомстили, ясновидящим взором увидел, как Эрос возникает из хаоса.
Акусилай, [5]искавший во мраке прошлого начало бытия, именовал его сыном Ночи и Эфира. Так впервые профанация коснулась великой тайны рождения Эроса. Дали ему мать и отца, невзирая на то, что не могло быть любви до рождения Любви. С тех пор растаяли чары благородной тайны. Эрос падал на все более низкие ветви генеалогического древа богов. Для одних он был еще сыном Крона, владыки старых, дозевсовых миров, а для других – сыном Эйлейтии, олимпийской акушерки. Мечтательный Алкей [6]вел речь о том, что Эрос произошел из любви Зефира, бога капризных ветерков, и Ириды, мимолетной богини радуги. И в конце концов повсеместно согласились считать его родителями Арея и Афродиту – эту пару любовников, попавшихся в искусные сети хромого Гефеста.
Так перестал он быть чтимым богом. Миниатюрный божок, которого можно вырезать из слоновой кости – милая и симпатичная безделушка – и как гемму носить в ожерелье или перстне. Вручили ему для забавы, как мальчику, маленький лук и колчан, полный стрел, цветок да лиру. Снабдили золотыми крылышками, прикудрявили волосы, изнежили деликатное тело и только глаза осветили коварным огоньком.
Эрос мог летать, где хотел, и делать, что нравится. И пользовался этой свободой без меры. Осмотрев свой колчан, он убедился, что стрелы, которыми он полон, годны для весьма веселой забавы. Были они двух видов: золотые, очень острые, разжигали чувство, оловянные, тупые, закрывали сердце для любви. Не преминул испытать те и другие. Царапины от золотой стрелы были довольно, чтобы Гелиос ради прекрасной Климены задержал бег солнечной колесницы, а сереброликая Селена останавливалась ночью над спящим Эндимионом. «Безбожный мальчуган» заставил Зевса принимать самые диковинные обличья в погоне за блаженством все новых объятий. И не было для Эроса ничего святого, ибо по его воле достойная мать богов Рея [7]начала чернить седые волосы и преследовала красивого юношу Аттиса по всей Фригии.
Читать дальше