Ханна Хауэлл: Честь горца

Жизель вскрикнула от восторга, когда Найджел наконец соединился с ней. Обняв его, она с жадностью встречала каждое его движение. Потом их голоса слились, криком отметив одновременно обретенное наслаждение. Она удерживала его бьющееся в страсти тело и боролась с собой, чтобы удовольствие не затуманивало разум. Ей ни о чем не хотелось думать, но когда вновь вернулось дыхание, когда сердце снова стало ровно биться, она поняла, что не может просто так лежать, забыв обо всем на свете.

Найджел неохотно выпустил ее из объятий. Он следил, как ее маленькие руки рассеянно гладят его по груди, потом заглянул ей в лицо. Жизель упорно смотрела на свои руки. После занятия любовью его тянуло в сон, но он понимал, что сейчас еще не время. Ни ему, ни ей не хотелось начинать разговор, но от него было не уйти. Найджел осторожно взял ее за подбородок и приподнял, чтобы увидеть ее глаза. Последовала еще одна длинная пауза, потом она позволила себе встретиться с ним взглядом.

– Наверное, я ухаживал слишком робко, – сказал он. – Это не принесло ничего, кроме неразберихи.

Пытаясь понять, что на самом деле он хотел сказать, она невольно насторожилась, но ответила с полным самообладанием:

– Ты показал настоящее искусство обольщения.

– Вот уж спасибо. Только мне явно не удалось склонить тебя остаться со мной, так ведь?

– Я отправилась во Францию, чтобы обелить себя, и ничего больше. Я же говорила, до меня дошло, что из-за трусости вместо себя я подвергаю опасности других.

– Ты уверена, что убегала не от моего ухаживания и всего, к чему оно вело?

– А к чему оно должно было привести? – спросила она тихо, отводя глаза. Он пристально смотрел на нее, пытаясь поймать ее взгляд. Ей не хотелось говорить о своих сомнениях, которые мучили ее.

– Как к чему? У всех ухаживаний один конец – брак. Ты уехала, как раз когда я собрался попросить тебя выйти за меня замуж.

Сердце подпрыгнуло и помчалось так быстро, что стало больно в груди. Только вот не хотелось тешить себя несбыточными надеждами и чтобы в голову лезли сладкие воспоминания о только что пережитой страсти.

– Почему?

– Почему? – Он растерянно нахмурился. – Что – почему?

– Почему ты решил просить меня выйти за тебя?

– Мне казалось, что нужно сказать «да» или «нет», но уж никак не «почему?».

– Мне нужно знать «почему» перед тем, как сказать «да» или «нет». Найджел, пока ты не получил из Франции сообщения о том, что я не виновата, ты считал, что я способна убить человека.

– Нет. – Он поморщился, когда увидел тень подозрительности в ее взгляде. – Помнишь, когда ты в первый раз сумела выбить у меня меч? Я еще тогда посоветовал нанести смертельный удар. – Жизель кивнула. – Так вот, твой взгляд сказал мне тогда, что ты не убивала мужа. Да, если надо было биться за свою жизнь или защитить меня, ты смогла бы убить, как это было в тот день, когда меня ранили. Но расчетливо и жестоко, как твоего мужа, – на такое ты не способна.

– Ты должен был сказать мне об этом тогда, когда сделал такое открытие.

– Извини, милая. Я так и собирался, но тогда нужно было еще обдумать пару других мыслей.

Жизель улыбнулась и погладила его по щеке.

– Я понимаю. Облегчить мои переживания было не так уж важно. Нужно было удовольствоваться тем, что ты посчитал меня достойной твоей защиты и помощи. – Она приподняла бровь. – И ты до сих пор не ответил на мой вопрос.

– Разве то, что у нас сейчас было, не походит на ответ? – Когда она сдвинула брови, он добавил: – Я попросил благословения у твоей родни, и они его дали. Моя семья с радостью примет тебя.

Ему самому было не вполне понятно, почему он так настойчиво избегал слов, которых она ждала от него. Это была настоящая трусость. После переживаний, которые он доставил ей, не рассказав ничего о Малди, он знал, что с Жизелью нужно быть абсолютно откровенным. Никто другой недостоин, чтобы перед ним открыть душу, кроме Жизели. Но слова не шли. Ему нужен был какой-нибудь намек от нее, что она с радостью воспримет его признание в любви и ответит тем же.

Жизели захотелось встряхнуть его как следует, чтобы помочь этим словам слететь с губ. Она уже начала догадываться, что он все-таки любит ее, в крайнем случае почти любит. На это намекало его сбивающее с толку нежелание говорить ни о чем другом, кроме как о согласии их семей и пережитой страсти. У него был хорошо подвешен язык, и он легко дал ей понять, что она будет полной дурой, если откажется от его предложения. Но Найджел ничего не упомянул о любви. Как будто в этот момент он растерял все свое красноречие.