Хизер Гротхаус - Пробуждение любви

— Ну конечно, леди, — с некоторым изумлением согласился хозяин вечера. — Пожалуйста, начинайте.

Какое-то мгновение девушка почувствовала себя так, словно оледенела в смолкнувшем, охваченном ожиданием зале, где гости откровенно ее рассматривали. Их глаза были прикованы к ней, она оказалась в центре внимания, а подобная ситуация никогда не складывалась в пользу мисс Форчун.

Кто-то кашлянул, Агата Форчун ободряюще улыбнулась дочери.

— Что будете петь, миледи? — вежливо спросил руководитель трио.

Микаэла посмотрела на леди Джульетту и увидела ее усмешку, словно та чувствовала, как близка была Микаэла к провалу.

«Думай о своем желании, Микаэла! Может быть, нам уменьшат налог…»

— Мы ждем, мисс Форчун, — насмешливо произнесла леди Джульетта.

Девушка глубоко вздохнула.

— Не нужно музыки, — сказала она, обратившись к музыкантам.

— О! — Джульетта засмеялась и хлопнула в ладоши.

— Музыка не была написана на эти стихи. Джульетта не нашлась что ответить.

Микаэла сделала глубокий вдох, Агата отошла в сторону, оставив дочь одну в кругу выжидающих гостей.

Затем девушка запела, закрыв глаза, мысленно уносясь из прокуренного зала Торнфилд-Мэнора, воображая, что летит среди облаков с широко раскинутыми, словно крылья, руками.

Стихам и мелодии ее научил монах, странствовавший по земельным владениям Шербонов, когда она была еще девочкой, а он сочинял церковные песнопения для монахов. Но Микаэла превратила стихи в песню о светлой скорби, воплощая в ней все свои мечты и желания, забыв об оскорблениях и унижениях, выпавших на ее долю — не только в этот вечер праздника, а всю жизнь, — и создала песнь такой чистоты и искренности, что почувствовала, как к закрытым глазам подступили слезы.

Это было весьма длинное произведение, но исполнительница не сократила его, наслаждаясь им и погружаясь в него, отдаваясь тому единственному, что хорошо ей удавалось. Зал был широким, длинным, с высоким потолком, и каждая нота, которую она исполняла, отражалась от каменных стен дома, описывала круг и встречалась с другими, создавая впечатление поющего хора.

Когда последнее слово повисло в воздухе, Микаэла неохотно вернула себя из воображаемого полета и открыла глаза.

Все взгляды были прикованы к ней. Даже слуги, вытиравшие длинный стол и снующие с подносами, замерли затаив дыхание.

Девушка почувствовала, как краснеет, и быстро повернулась, сосредоточив внимание на лорде Торнфилде. Он тоже, приоткрыв рот, смотрел на нее как на неожиданно появившееся у него в доме чудо и, казалось, не замечал, как из его наклоненного кубка ему на сапог стекает вино.

Микаэла не произнесла ни слова, ожидая решения по поводу того, кто победил в состязании, чувствуя себя словно обнаженной и крайне уязвимой, будто раскрыла душу перед всеми собравшимися.

Но по-прежнему никто не издал ни звука, слышно было лишь, как гости переминались с ноги на ногу. Девушка почувствовала, как у нее перехватило дыхание.

Неожиданно кто-то зааплодировал, нарушив тишину. Микаэла повернула голову, чтобы увидеть, кто же это.

Элизабет Торнфилд вышла из-за занавеса рядом с музыкантами — и неистово хлопала. Улыбка девочки была самой теплой из всех, которые Микаэла получала от тех, кто не являлся ее родственником, и вид этой маленькой слушательницы, рискующей получить упреки за то, что появилась на пиру, чтобы похвалить свою новую приятельницу, тронула сердце девушки.

Хоть кому-то понравилось ее пение.

Появление дочери, очевидно, подействовало и на лорда Торнфилда, он встрепенулся, очнувшись от впечатления, произведенного на него пением, со звоном уронил свой, теперь уже пустой кубок и присоединился к аплодирующей дочери.

— Великолепно! — вскричал он.

— О да, поистине великолепно!

Зал огласили приторно сладкие похвалы, и когда Микаэла оглядела ряды гостей, то увидела, что, хлопая, они перешептывались и исподтишка наблюдали за ней.

Лорд Торнфилд, все еще хлопая, приблизился к дочери, упал перед ней на колени и обнял девочку, тихо говоря ей что-то, но его голос заглушили стихающие аплодисменты. Затем он поднялся и повел Элизабет к своему столу на возвышающемся помосте, поддерживая ее, когда она ступила на ступеньку, словно та была немощным инвалидом. Шепот гостей стал громче, и Микаэла отчетливо осознала, что теперь не она была темой для сплетен. Девушка попыталась подавить облегчение, которое тут же испытала.

Алан Торнфилд вновь обратился к гостям: