Анастасия Дробина - Барыня уходит в табор

– По-моему, всем выпить надо, – деловито сказала Варька. – За мужа и жену. Дарья Степановна, помоги уж.

Варька с Данкой ушли на кухню. Илья сел рядом с Кузьмой. Возмущенно сказал:

– Ну на кой черт тебе это сдалось?!

Кузьма покраснел, полез в затылок, забормотал что-то про удар в голову и шлею под хвост. Илья отмахнулся, не дослушав. Искоса взглянул на Настю. Она посмотрела через его плечо на Кузьму. Ласково, чуть насмешливо сказала:

– Поздравляю, Кузьма Матвеич! Такую красавицу за себя уговорил. Дай бог сто лет прожить, десяток детей родить и сотню внуков!

Кузьма неловко поклонился в ответ. Хотел было сказать что-то, но в это время с улицы донеслись отчаянные крики:

– Кто женился? Кузьма?! Врете, черти! Кто разрешил? Какого лешего?! На ком?! Почему без меня? Ну, покажите только мне его! Шкуру спущу с паршивца!

– Кажется, Митро идет, – злорадно сообщил Илья.

– Ой господи… – испуганно сказал Кузьма, вставая. – Настя! Настасья Яковлевна! Ты это… уж не уходи пока.

– Не бойся! – и Настя бросилась за порог навстречу брату.

В комнату вошли Данка и Варька, нагруженные бутылками, стаканами и остатками вчерашних пирогов. Илья поймал Данку за рукав. Чуть слышно спросил:

– Что, сука, окрутила дите?!

Данка молча, с силой вырвала рукав. Прошла к столу, заняла свое место за спиной Кузьмы. И вовремя, потому что в сенях уже слышался грохот, топанье и отчаянная ругань Митро.

Сразу после Пасхи пришли длинные теплые дни. Солнце стояло высоко в ясном небе, сушило мостовые и немощеные улочки Москвы, грело деревянные стены домиков, пятнами прыгало по молодой траве. В переулках Грузин запестрели легкие цветные юбки, суконные чуйки, летние пальто. Вишни в палисадниках уже успели отцвести, и трава под ними была застелена, как снегом, нежными белыми лепестками. Крупным розовым цветом запенились яблони, сирень выпустила гроздья душистых лиловых соцветий, над которыми до заката вились и жужжали насекомые. Москва ждала раннего лета.

Митро вышел из дома в полдень. Сощурившись, он оглядел залитую солнцем Живодерку, пропустил громыхающую по ухабам тележку старьевщика, гаркнул на гоняющую тряпичный мяч ребятню и не спеша пошел через улицу к домику Макарьевны. Там было настежь раскрыто окно, и голоса Ильи и Варьки, в терцию поющих «Твои глаза бездонные», разносились на всю Живодерку. Митро прислушался, недоумевая, куда делись еще два голоса – Кузьмы и Данки. Но тут же вспомнил, что неделю назад Кузьма повез молодую жену в Ярославль показывать родне, и ускорил шаг.

В палисаднике Митро увидел Настю. Та стояла, спрятавшись в длинных, спускающихся до земли ветвях яблони, слушала песню. Белые лепестки путались в ее волосах. Митро, подойдя, тронул сестру за плечо. Она вздрогнула.

– Ты?..

Митро бережно стряхнул с ее кос яблоневый цвет.

– Чего в дом не заходишь?

Настя грустно улыбнулась.

– А зачем? Знаешь, я давно заметила – они, когда никто не слышит, лучше поют. В хоре и стараются, и берут верно – а все равно не то. Слышишь, ты слышишь, как Илья забирает? Больше всего это люблю – «как хочется хоть раз, на несколько мгновений…» Вот, слышишь? – Настя стиснула ладони у груди. – «Пусть эта даль – туманная, пусть эта глубь – безмолвная…» И Варька какая умница, низы ведет, как стелет… Ах, хорошо! Митро! Ну, скажи, разве не хорошо?

– Мне не нравится, – пробурчал он. – Лучше, когда Смоляко один поет. Эта песня дуэтом – совсем не то. И вообще, пошли в дом.

Они старались войти неслышно, но все равно голоса смолкли, едва в сенях скрипнула дверь. Илья вышел к гостям, держа за гриф гитару.

– О Митро, Настя! Заходите. Сейчас самовар…

– Я по делу к тебе. – Митро прошел в горницу, кивнул Варьке, зачем-то выглянул в окно. – Слыхал, что цыгане пришли? Стоят за Владимирской, на второй версте.

– Не слыхал, – удивился Илья. – Рановато вроде пока цыганам. Наши, наверно, еще и не снялись… Чей табор, знаешь?

– То-то и оно, что нет. – Митро почесал в затылке. С его лица не сходило озадаченное выражение. – Был я там вчера, смотрел… Странные они какие-то. С виду вроде бы цыгане, шатры поставили, кибитки, лошади… Богатые, бабы золотом обвешаны – глаза слепит! Одеты по-чудному как-то… А кони, кони у них! Царские, шерстинка к шерстинке, играют! – голос Митро заметно оживился. – Я подошел было менять – а они человеческого языка не понимают!

– Романэс [54]не знают? – Илья пожал плечами. – Какие же это цыгане?

– Вот и я не пойму. Их старик ко мне подошел, кланяется, говорит что-то. И по-цыгански вроде, а я через два слова на третье понимаю. Говорит мне: «Ав орде, бре…» Я его спрашиваю: «Со ракирэса?» [55]А он только глазами хлопает.