Серж Голон: Дорога надежды

Дельфине захотелось услышать про близнецов. Анжелике пришлось рассказать о Глорианде и Раймоне-Роже, о том, как они растут и что вытворяют. Тема оказалась неисчерпаемой.

Наконец настала минута расставания.

– Выкиньте прошлое из головы, – посоветовала напоследок Анжелика. – Вы наказываете саму себя страхом и воспоминаниями о ней. Ведь она лютой ненавистью ненавидела чужое счастье! Нанесите ей поражение, родив ребенка.

Пейте настои трав, которые я вам перечислила, а также ликер Эфрозины Дельпеш. Говорят, это непревзойденное средство для разжигания пылкой любви.

Увидите, вы зачнете дитя и обретете счастье.

Молодая женщина в конце концов расплылась в улыбке.

– Такие целители и целительницы, как вы, держат в руках жизнь и смерть, здоровье и хворь, счастье любви и горе, зачатье и бесплодие. Понятно, почему вас страшатся те, кто хочет безгранично властвовать над людьми!

Промеж разбегающихся облаков блеснуло горячее летнее солнце, и умытые дождем листья засверкали, отражая его лучи. Потоки воды стекали с Соборной площади, грозя затопить Нижний Город. Прежде чем начать спускаться туда по улице Горы, Анжелика устремила взгляд на восток, как делала часто, не желая расставаться с Францией, ибо для этого не было причин.

Перед ней расстилалась река, похожая на золоченое озеро, со снующими по ней лодками, осененными парусами. Картина была мирной, в ней не таилось никакой угрозы. Однако Анжеликой все еще владела нерешительность, словно она была обречена носиться по свету, лишенная возможности где бы то ни было бросить якорь…

За ее спиной послышались чьи-то легкие шаги. Обернувшись, она увидела маленькое создание в беленьком платьице.

– Эрмелина! Крошка!

Однако девочка уже не была крошкой: она успела подрасти.

– О, дитя мое, сокровище, – шептала Анжелика, сжимая ее в объятиях, – будь всегда такой же просветленной! Никогда не расставайся со своей тайной! Ты по-прежнему неисправимая лакомка?

Ребенок смеялся, но ничего не отвечал.

– «Верно! Ее мать писала мне, что она так и не заговорила…»

Несмотря на немоту, Эрмелина казалась вполне здоровой девочкой. Счастливая, как мотылек, резвящийся над луговыми цветами, она сверкала румяными щечками и показывала в развеселой улыбке все свои круглые зубки. В ее глазах горел хитрый огонек, и они так искрились, что было трудно разобрать, какого же они цвета; скорее всего это цвет озерной воды в солнечный день…

– Ты ни капельки не изменилась! Какое счастье! Эрмелина, не сердись на меня, но у меня нет конфет. Но я все равно очень рада тебя видеть. Дай-ка тебя чмокнуть…

Ее воркующий голос так развеселил ребенка, что он смеялся теперь, как заливистый колокольчик.

«Как бы мне хотелось побаловать тебя конфетами!» – упрекнула себя Анжелика.

Она вспомнила слова Ломени-Шамбора, подарившего Онорине лук со стрелами:

«До чего приятно одаривать невинные создания! Они одни заслуживают нашей щедрости!»

Что же делать с этим блуждающим огоньком? Ей уже случалось бежать по Квебеку, сжимая Эрмелину в объятиях… Она вспомнила тот грозовой день, когда малышка едва не взлетела в воздух, подхваченная порывом ветра.

А вот и кормилица Перрина, испуганно семенящая к ним в тени вишневых деревьев. Анжелика, как и в прошлый раз, торжественно передала ей беглянку.

– Все семейство Меркувиль в сборе, – сообщила ей чернокожая кормилица.

– Я отплываю уже завтра, но я пришлю Куасси-Ба, чтобы вы могли с ним поболтать, Перрина. Прощай, Эрмелина, моя крошка! И больше не убегай, напутствовала ее Анжелика, которой встреча с этой девочкой была дороже встречи с кем-либо еще в целом городе.

«Странные создания – малыши, – размышляла она, не спеша удаляясь по улице, – но до чего очаровательные! Как долго их сопровождает загадка, осеняет крыло неведомого! Вот почему я так люблю их, а они души не чают во мне…»

Раздавшийся за ее спиной голосок заставил ее порывисто обернуться.

– До свиданья, до свиданья, солнышко!

Перрина прижимала Эрмелину к себе, а та верещала, по-прежнему хохоча:

– До свиданья, до свиданья!

Пухлой ручкой она посылала Анжелике воздушные поцелуи.

Что ей за дело теперь до всяких гарро антремонов, амбруазин, что ей до страха и ненависти, в плену которых они влачат свое жалкое существование?

Что могут они противопоставить подлинной любви?

– О, моя милая, стоило мне о вас подумать, а вы тут как тут…

Пред ней стояла мадам ле Башуа.