Мэдлин Бейкер - Безрассудное сердце

Едва я рассказала, что домой меня привез индеец, как папа с мамой начали на меня кричать. Папа даже побелел от злости. Он вопил, что я сошла с ума, что совсем забыла об осторожности, что меня могли похитить, убить или даже хуже.

Я наивно спросила, что может быть хуже смерти, и тогда папа побагровел, пробормотал что-то непонятное и выбежал из дома.

Как ни странно, мама переживала меньше. Она, даже, в конце концов, улыбнулась, когда я ей рассказала, как Тень в мгновение ока проглотил десять из двенадцати печений и наверняка съел бы еще десять, если бы они у меня были.

– Знаешь, дорогая, я рада, что у тебя теперь есть друг, – сказала она, погладив меня по щеке, как только она умела.

И это сказало мне больше всех слов на свете.

А теперь я расскажу вам о моих родителях. Папа у меня был очень большой, не высокий, а по-настоящему большой, с руками, как бревна, и плечами шире амбарной двери. И, звали его, Сэмюэл Обидна Кинкайд, но мама называла его ласково Кудряшкой, потому что у него вились волосы. Наверное, если бы кто-нибудь еще позволил себе нечто подобное, он бы отдубасил смельчака палкой, а с мамой он прямо-таки весь сиял от счастья. У папы были длинные бачки, голубые глаза и рыжие усы. Ярко-ярко-рыжие! И характер у него был горячий под стать его усам. Правда, он никогда не злился долго.

А мама была настоящей красавицей. Нет, не милой или симпатичной, а воистину красавицей душой и телом. Ее кожа цвета слоновой кости не темнела даже под самым жгучим солнцем. Прелестные каштановые волосы она немилосердно стягивала в пучок на затылке. И таких теплых серых глаз, как у нее, не было ни у кого на свете. Даже звали ее красиво: Кэтрин Мэри Кинкайд. Я никогда не слышала, чтобы мама всерьез повысила голос или произнесла грубое слово. Если ангелы живут на земле, то моя мама была ангелом. Папа говорит, что когда я вырасту, то буду очень на нее похожа. Только волосы у меня рыжие.

Зато глаза в точности такого же цвета, как у нее, только совсем не такие сияющие. Один раз я спросила, почему у нее глаза сияют, а у меня нет, и она сказала, что это папина заслуга. А когда я уж совсем пристала с расспросами, она покраснела и посоветовала мне подождать, пока я подрасту, мол, тогда сама все пойму. И кожа у меня такая же, как у мамы, хотя летом она немножко темнеет.

Никогда в жизни не видела, чтобы мужчина и женщина так подходили друг другу и так сильно друг друга любили. Папа мне рассказал, что встретил маму в четверг, в пятницу ухаживал за ней, в субботу поцеловал и в воскресенье женился. Мама, правда, говорила, что все было не так быстро. Не совсем так быстро.

Через день я опять встретила маленького индейца. Взяв папину удочку, я села на Нелли и отправилась на речку. Мама сказала, что хотела бы пожарить на обед рыбки, и я, во что бы то ни стало, решила исполнить ее желание. Обычно ловлей рыбы занимался папа, однако на сей раз, он был очень занят. Сморщившись от отвращения, я насадила на крючок жирного красного червя и, забросив леску в воду, стала ждать. Прошел почти час, пока я бесславно топила червей, и мне это занятие порядком надоело, так что я чуть было не сдалась, как вдруг услыхала знакомый голос:

– Почему бы тебе не попытать счастья на другом берегу?

– Какая разница?

– Там рыба не сможет видеть твое отражение в воде.

– Мое отражение? А при чем тут мое отражение?

– Попробуй. Может, получится что-нибудь. Порядком разозлившись, я повела Нелли на другой берег, потом опять насадила червяка на крючок и забросила его в тихую сине-зеленую воду. Не прошло и минуты, как у меня начало клевать.

Вскрикнув от радости, я вытащила на берег довольно большую форель. Меньше чем за двадцать минут их было уже три.

Когда я принялась благодарить Тень, он лишь пожал плечами:

– Если хочешь удить рыбу, делай это правильно.

После этого мы виделись с ним чуть ли не каждый день. Иногда встречались на речке, но чаще он приходил к нам домой. Я старалась убедить себя, что он в восторге от моего общества, но, если честно, на самом деле он не устоял перед чарами моей мамы. Так как у него своей мамы не было, он привязался к моей. Иногда я ревновала, потому что она очень уж крутилась вокруг него. Она закармливала его печеньем, расхваливала его на все лады и дарила ему столько внимания, что он, как голодный котенок, жадно заглатывал все, что бы она ему ни говорила и чем бы ни кормила. И все же я была ему рада. В долине больше никто не жил и мне совсем не с кем было играть. Впрочем, Тень не признавал игр. Он считал их занятием для девчонок, глупым и бесполезным, и отказывался участвовать в том, что считал ниже своего достоинства, в сущности, практически во всем, интересном для меня.