Жанна Бурен: Дамская комната

— Так примемся же за обед, мама.

Расправляясь с яйцами, поджаренными с грибами, затем с жареной свининой с черносливом, пакусывая фруктами из сада, сырами с соседней фермы, они говорили о сиротах Гран-Мона, судьба которых занимала и даже поглощала Флори, потом об Арно, от которого было так мало писем, о Бернаре и Лодине, поженившихся и ставших родителями четырех живых детей, а пятый умер, предпочитая, однако, не задерживаться на этой теме.

— Их маленькая Бланш, как мне кажется, будет очень хорошенькой. Она уже и теперь очень привлекательна.

— Я плохо представляю себе Лодину в роли матери семейства. Я знаю ее с этой стороны только с ваших слов. В моем сознании она остается такой молодой!

— Она изменилась. После рождения каждого ребенка в ней растет уверенность в себе, она утверждается все больше в роли матери, буквально расцветает.

Флори созерцала огонь в камине. Лежавшие на столе ее руки были словно лишние, когда уже не надо было ими манипулировать, чтобы накладывать и резать еду. Грусть, которой она не пыталась скрыть от Матильды, сутулила ее плечи, пригибала шею. Говорить или слышать что-либо о материнстве было для нее мукой, и все же она постоянно возвращалась к этому, словно растравляя рану, подвергая себя бесконечному наказанию, не давая притупиться угрызениям совести.

— Вашей сестре Жанне только что исполнилось пятнадцать, — вновь заговорила жена ювелира, явно желая сменить тему разговора. — Она похожа на меня. Из всех вас она больше всего напоминает мне мою юность, за исключением того, что менее торопится выйти замуж, чем когда-то я.

— За ней по-прежнему ухаживает наш друг Рютбёф?

— Он, по-моему, не отступит от этого ни за что на свете! Он заваливает ее стихами и другими знаками внимания. Она же понимает, что ему не бывать ее мужем, и смеется над ним! Ей достаточно удовольствий от рыцарской любви, по крайней мере сейчас, чтобы не влюбиться в мужчину — она просто влюблена в саму любовь!

— Может быть, эта склонность более глубока, чем вы думаете. В конце концов, почему бы ей не выйти за него замуж?

— Потому что он беден, как Иов! Ни семьи, ни ремесла в руках… Ваш отец никогда не примет зятя-нищего, без единого су, без гроша в кармане… Даже если он поэт!

— Он, разумеется, прав, однако никогда не знаешь…

— Конечно, но об этом и думать нечего, Этьен на этом стоит твердо.

Несчастная судьба старших дочерей делала метра Брюнеля одновременно намного более осторожным и более непримиримым по отношению к младшим. Твердо решив не допустить того, что произошло с их сестрами, он опекал их с такой заботой, которая порой превращалась в тиранию. Матильда пыталась предостеречь его от чрезмерных мер, которые могли дать результаты, обратные тем, которых он ожидал, но наталкивалась на горечь, очень близкую к отчаянию, и в конце концов отказалась от своих попыток. К тому же и сама она была не далека от того, чтобы признать правильность такой политики.

— А Мари по-прежнему одержима своими миниатюрами?

— Она принесла в жертву им все остальные занятия и тратит все свое время на это искусство. Мы нашли ей мастерскую, которую держат монахини. Вместе с четырьмя другими учениками она приобщается там к тайнам приготовления и применения красок.

— Что ж, она выбрала благородное искусство. Почти такое же прекрасное, как и искусство трувера…

Действительно, все для Флори было болью и угрызением совести.

Хлопотавшая вокруг обеих женщин, Сюзанна принесла тазик с теплой водой, надушенной шалфеем. Они погрузили в нее пальцы. Другая служанка поставила перед ними поднос со свежими орехами.

— Хорошо ли провела лето бабушка Марг? Как она себя чувствует? Ей уже столько лет…

— Она себя чувствует хорошо, насколько это возможно. Ноги у нее болят давно, но она приспосабливается к этому и к тому же говорит, что лучше правильно думать, чем плохо ходить. Вы же ее знаете. Что бы я ей ни предлагала, она упрямо остается у себя, как и во времена своей юности, и по-прежнему не желает переехать ко мне.

— Но в последний раз вы мне говорили, что характер ее смягчился.

— Да, это верно. Мы теперь можем разговаривать с нею без опасения грубости с ее стороны. С годами она становится более ласковой, чем когда-либо. Ведь ей скоро девяносто лет, и вот тогда-то она наконец полностью разоружится! Смотри-ка, совсем как эти вот орехи: до поры скорлупа остается твердой. Потом со временем она разрушается, и открывается сердцевина такая нежная, о чем раньше и подумать было невозможно.