В Лютцельштайне преобладали венгерские цыгане. И Зошина предположила, что и в Дьере должны кочевать их собратья.
Подъехав к Их костру, она убедилась, что облик цыган, черные волосы и глаза, очень напоминали тех, кого она встречала в Лютцельштайне.
Сидевшие у костра мужчины стали медленно подниматься, изумленно рассматривая подъехавшую всадницу.
Чтобы успокоить их, она поспешила произнести на их языке приветствие, означавшее «добрый день».
— Latcho Ghes! — сказала девушка.
Цыгане заулыбались.
— Latcho Ghes! — неслось со всех сторон, но остальное она понять уже не смогла.
Спешившись и ведя Шаму за повод, Зошина подошла к костру и попросила:
— Не могли бы вы дать мне немного воды?
При этом она подтвердила свою просьбу жестами. Цыгане зашумели, и одна из женщин поспешно схватила бурдюк и отлила из него воды в кубок, сделанный из рога антилопы.
На вкус вода оказалась чуть солоноватой, но Зошина была слишком измучена жаждой, чтобы привередничать. Она выпила все, и женщина снова наполнила кубок.
Тогда Зошина показала на Шаму, понимая, что конь измучен жаждой не меньше ее. И снова цыгане догадались, о чем она просит, и один из пожилых мужчин взял у нее из рук уздечку и отвел коня туда, где их собственные лошади были привязаны рядом с огромной выдолбленной тыквой, наполненной водой.
Зошина стояла, наблюдая за жеребцом, и тут одна из женщин на немыслимой смеси языков предложила ей поесть.
Тогда только девушка заметила, что над костром висел большой горшок, в котором цыгане готовили себе пищу.
Там, видимо, тушилось мясо молодого оленя или газели.
Зошина охотно приняла приглашение. Жажда ее больше не мучила, но голод уже давал о себе знать.
Она не завтракала, а судя по тому, как высоко поднялось солнце, близился полдень.
Ей положили в деревянную миску кусок мяса и даже достали откуда-то старинную серебряную ложку, хотя сами они ели руками, подбирая соус черным крестьянским хлебом.
На ложке был выгравирован какой-то замысловатый герб. Возможно, не так давно она входила в столовый набор знатного дворянина.
Мясо, приправленное травами, было удивительно вкусно.
Зошина пожалела, что бросила заниматься языком и теперь могла изъясняться лишь отрывочными фразами, сопровождая их пантомимой.
Она поняла, что цыгане перекочевывали к востоку, и предположила, что они вскоре покинут Дьер, поскольку никогда и нигде не задерживаются надолго.
Женщины с огромными темными глазами были очень красивы, дети, смуглые, очень живые, — прелестны.
Мужчины казались суровыми, угрюмыми и неприветливыми. Видимо, к ней отнеслись с подозрением, поскольку ее никто не сопровождал.
Они посматривали на нее и о чем-то перешептывались, словно ждали какого-нибудь подвоха.
Она попыталась объяснить, что приехала из города и собирается возвратиться домой. Чтобы показать, что им нечего опасаться ее, Зошина посадила к себе на колени маленького мальчика и позволила ему играть жемчужными пуговицами на жакете ее костюма для верховой езды.
Один из цыган что-то шепнул той женщине, которая первая пригласила девушку поесть с табором. Та улыбнулась и кивнула. После этого цыган встал, окинул Зошину все тем же подозрительным взглядом и направился куда-то прочь.
Зошина уже собралась сказать, что ей пора возвращаться, но цыганка вытащила чашу, налила туда кипящую воду из очень старого чайника и поднесла ей.
— Чай, — сказала она, — чай.
Зошина взяла чашу из рук цыганки и пригубила незнакомый на вкус, но очень приятный напиток.
Она не могла различить, какие травы входили в его состав, тем более что туда добавили меду.
Окружавшие ее цыгане пришли в восторг от того, что ей понравился чай, и когда она допила его до конца, предложили ей еще, но она только покачала головой:
— Мне надо ехать!
Зошина поискала глазами Шаму, и ей вдруг показалось странным, что расстояние от костра до того места, где его привязали вместе с цыганскими лошадьми, так увеличилось.
Ей совсем не хотелось двигаться, она никак не могла заставить себя подняться на ноги.
Цыгане наблюдали за ней, и ей показалось, что они смотрят на нее иначе, чем раньше.
На мгновение ей показалось, что она знает почему, но прежде чем девушка сумела удержать эту мысль, лица цыган расплылись и отступили куда-то далеко, так же, как Шаму.
«Мне надо подняться! Мне надо ехать!» — попыталась приказать себе Зошина.
Но вместо этого почувствовала, как погружается куда-то в темноту, в которой уже не было никаких Мыслей…
Читать дальше