Барбара Картленд: Волшебные чары

— Но предположи… просто предположи, что я пообещала бы выйти замуж за лорда Уилчестера… или кого-либо… подобного ему?

— Тогда я потерял бы тебя, — ответил маркиз, — потому что я знал бы, что ты, считая, что я не женюсь на тебе, предпочла любви деньги и положение.

— И ты… знал уже, что я… люблю тебя? — прошептала Гермия.

— Моя радость, твои глаза настолько выразительны, — сказал маркиз, — и я видел, когда входил в комнату, как они загорались и ты смотрела на меня не так, как на всех, а совершенно по-иному.

— Я… я не знала, сначала, что… люблю тебя, — честно призналась Гермия, — но затем я поняла, что это… любовь помогла мне найти тебя в хижине колдуньи, и… любовь сделала возможным для меня привести тебя к спасению.

— И вновь любовь позволила тебе спасти меня этой ночью, — добавил маркиз.

— Я так ужасно боялась, что он… убьет тебя.

— Я жив, — сказал маркиз, — и теперь нет больше опасностей, которые угрожали бы нам, и только эльфы, феи и водяные нимфы, в которых ты веришь, дадут нам свое благословение и откроют нам, как жить счастливо всю жизнь.

То, как он говорил, показывало Гермии, что он не смеялся над нею, и она приблизила свои губы к его губам с предчувствием наслаждения, которое зажгло огонь в глазах маркиза.

Он посмотрел на нее сверху долгим взглядом, прежде чем сказать:

— Я обожаю тебя! Я люблю в тебе все: твое доброе сострадательное сердечко, то, что ты думаешь обо всех, кроме себя, и более всего то, что ты любишь меня! Ты ведь любишь меня?

— Я люблю тебя так, что ты наполняешь собой для меня весь мир… небеса, луну и звезды, и нет ничего, кроме тебя… и тебя… и тебя…

В голосе Гермии слышалась страсть, которой не было до этого, и его губы вновь устремились к ее губам.

Он целовал ее, и она чувствовала, что место лунного света заняли маленькие язычки пламени, трепещущие в ее груди, а он притягивал их к ее губам, где они пылали на огне его страсти.

Минуту спустя Гермия обнаружила себя сидящей на софе, положив голову на плечо маркиза, обнимавшего ее.

— Теперь мы должны решить, мое сокровище, — сказал он, — как быстро можем мы пожениться без излишней суеты.

У Гермии вырвался небольшой вздох облегчения, прежде чем она сказала:

— Ты… действительно желаешь этого?

— Я думаю, что ты хотела бы грандиозной свадьбы, — улыбнулся он. — Со всеми ее атрибутами, подружками невесты и неисчислимым количеством так называемых друзей.

— Я была бы в ужасе от всего этого! — оборвала Гермия. — Я бы хотела спокойной свадьбы, где никого бы не было, кроме папы, мамы и Питера; и потому, что мы действительно любим друг друга, я не хочу, чтобы кто-либо смеялся над нами или завидовал нам.

Маркиз приложился щекой к ее щеке.

— Почему ты во всем так совершенна? Я знаю, что никто другой не сказал бы мне этого.

— Но это действительно так, — воскликнула Гермия. — Было бы невыносимо, если бы кто-то возненавидел меня или негодовал оттого, что ты женишься на такой незначительной особе.

Она имела в виду Мэрилин.

— Тогда вот что мы сделаем, — сказал маркиз. — Мы поженимся тайно, и никто, кроме твоей семьи, не будет знать об этом, пока мы не отправимся далеко в наше свадебное путешествие.

— Это правда?

— Конечно, — ответил он.

— Это было бы самым… поразительным из того, что может случиться! — вздохнула Гермия. — И… пожалуйста… пусть это случится поскорее.

Маркиз рассмеялся:

— Сегодня, завтра или по крайней мере через два дня.

И когда Гермия попыталась сказать ему, что уверена в невозможности этого, он не дал ей произнести ни слова.

Он целовал ее вновь, и его поцелуи унесли ее вверх, на Небеса счастья, где были лишь любовь и он.

Церковь была украшена ее матушкой всеми белыми цветами, которые только росли в их саду.

Когда Гермия вошла через дверь под руку с Питером, вводившим ее в церковь, она знала, что, хотя скамьи были пусты, все помещение внутри было заполнено теми, кто когда-то молился здесь, а теперь желал ей счастья.

Она не виделась с маркизом с тех пор, как покинула Лондон двумя днями раньше, оправдавшись тем, что поскольку в доме маркиза был траур, ей следовало вернуться домой… — Я так огорчена, дорогое дитя, — сказала леди Лэнгдон, — но я уверена, что смогу убедить брата пригласить тебя вновь, как только кончится лето и все возвратятся в Лондон.

Вздохнув, она продолжила:

— Конечно, тогда не будет так весело, как теперь, но балы и ассамблеи будут продолжаться, и я с радостью буду сопровождать тебя вновь.