Ирэн Фрэн - Желания

Он вздохнул. Юдит рисовала углем. В такие минуты следовало торопиться, поскольку его черты искажала сильная, но мимолетная боль.

— Ты должна понять, Юдит. Наш союз не был ни платоническим, ни чисто сексуальным. Это было нечто среднее между дружбой и единением тел, о котором не имеет ни малейшего представления большая часть смертных. Но с тобой, Юдит… С тобой это чудо может повториться.

Командор подошел к ней. Она уже чувствовала аромат его вечной скабиозы и постаралась не отрываться от работы.

— Я терпелив, — продолжал Командор. — Я считаю эти долгие недели ожидания обручением. Я подожду, и когда-нибудь мое время придет.

Последние его слова прозвучали так, что Юдит поняла: именно он определит тот день, когда не сможет больше ждать. И она, как и другие, окажется в его власти. Она умрет от черного света.

Шли дни. Юдит никак не могла найти то, что искала. Шесть написанных полотен ее разочаровали, она повернула их лицом к стене, а седьмая картина пока даже не вырисовывалась. Юдит изменилась, она это знала. Пока она так самозабвенно рисовала, детство покинуло ее, она чувствовала себя бедной и голой — бедной оттого, что ей не удавалось написать то, что она хотела, а голой потому, что одна за другой развеивались ее старые мечты. Однако она продолжала жить на вилле, с каждым днем все больше напоминавшей тюрьму. Она могла бы уйти, но не делала этого. Двое слуг следили за тем, чтобы «Дезирада» хорошо отапливалась, и Юдит едва ли замечала суровую зиму, царившую за ее стенами.

В один прекрасный день Командор уехал в Париж. Как и обещал, он отправился в Оперу слушать Крузенбург. Он хотел взять с собой Юдит, но она отказалась, сославшись на слухи о болезни, подтвержденные скупым рассказом Драке-на. Командор боялся, что она воспользуется его отсутствием и уйдет. Он попытался заставить ее поклясться, что она останется на «Дезираде». Юдит снова отказалась: «Между нами нет клятв. И никогда не будет». — «Что это значит?» — «Что ты свободен, и я тоже. Моя единственная тюрьма — живопись». Она лгала самой себе и знала об этом. Именно Командор был ее тюрьмой, Командор и его черный свет. Пока его не было, она бродила по гостиным с окнами, выходящими на дорогу, смотрела сквозь деревья на «Светозарную». Вилла была закрыта. Значит, она очень сильно огорчила свою мать. Но разве Юдит выбрала бы такой путь к себе, если бы ее дом не был всегда открытым?

Всю ночь она прислушивалась, пытаясь уловить за мерным, регулярным перезвоном часов тихое гудение лимузина Командора. А услышала его только в полдень и почувствовала себя почти счастливой. Согласно заведенному у них ритуалу он пришел повидать ее с четвертым ударом часов. И тогда она заметила, что он изменился. А ведь она подстерегала мельчайшие морщинки, начинавшие искажать его лицо, изменяя его вид человека без возраста, делая его с каждым днем все более уязвимым, близким, человечным. До сего дня, глядя на эти неуловимые знаки, Юдит не хотелось думать, что она их причина. Она говорила себе, что лицо Командора меняется, как и все другие. Богатство, власть, сумрачная аура долго хранили его от губительного воздействия времени, но, в конце концов, старость начала брать свое, и именно в этот момент к нему случайно пришла Юдит.

Командор возобновил свои разглагольствования. Но жизнь становилась все более хаотичной. Они почти не притрагивались к еде. Командор, похоже, терял терпение. Он торопливо произносил короткие фразы, его голос становился все более низким и хриплым. Юдит уже начала думать, не заболел ли он. Спала она так же мало, как Командор. Она рисовала весь день и всю ночь. Ей хотелось поймать малейшие возрастные изменения в его лице, новые морщинки на щеках, увеличившиеся круги под глазами, новые пятна на руках, пока, в конце концов, он не надел надушенные замшевые перчатки. Командор оставался элегантным и всегда одевался так, словно собирался на праздник. Но, отмечая, как тщательно он выбирает костюм и заботится о своей внешности, собираясь предстать перед ней, Юдит спрашивала себя, не стоит ли за этим сомнение, еще более ужасное, чем то, что окружало его рождение: Командор вел себя так, словно ненавидел свое тело.

Сама Юдит совершенно забыла о себе. Несмотря на упреки Командора, желавшего, чтобы она вновь надела наряд, в котором была в первый вечер — облегающий черный корсет и юбку в крупную складку, Юдит могла работать только в блузе для живописи, изо дня в день все более пачкавшейся. Ей было достаточно одного взгляда двух подстерегавших ее глаз и их непостижимого блеска. Даже после приезда Командор продолжал ее преследовать.